Эти старые перепевы испортили ему настроение. Хотелось сохранить хорошее расположение духа, какое было в самом начале прогулки. Он заставил себя думать о девочке, которая несла портрет, а потом дарила цветы. «Боже, пошли мне эту милость. Мне необходимо сегодня ночью отодрать как следует эту Иоланду Эстерель. Чтобы знать, что я еще не мертвяк. И не старик. Что могу и дальше заменять тебя в этом деле — толкать вперед проклятую страну недоумков. Плевать мне на сутаны, на гринго, на заговорщиков и эмигрантов. Эту нечисть у меня самого хватит сил вымести. А вот чтобы справиться с девчонкой, мне нужна твоя помощь. Не будь мелочным, не скупись. Дай мне это, дай». Он вздохнул с неприятным подозрением, что тот, кого он молил, если он существует, то смотрит на него сейчас из темно-синей глуби, на которой уже проступают первые звезды, и забавляется.
Прогулка по Максиме Гомеса оживляла в памяти воспоминания. Дома, мимо которых он проходил, олицетворяли людей и события из его тридцати и одного года властвования. Дом Рамфиса на участке, где стоял дома Ансельмо Паулино, бывшего его правой рукой целых десять лет, вплоть до 1955 года, когда он конфисковал всю его собственность и, подержав некоторое время в тюрьме, отправил в Швейцарию с чеком на семь миллионов долларов в уплату за службу. Напротив дома Анхелиты и Печито Леона Эстевеса раньше стоял дом генерала Лудовино Фернандеса, хорошей рабочей скотины, пролившей столько крови за режим, но которого он вынужден быть убить в угоду собственным хитроумным политическим фортелям. С резиденцией «Радомес» соседствовали сады посольства Соединенных Штатов, на протяжении двадцати восьми лет бывшего ему дружественным домом, а теперь обернувшегося змеиным гнездом. Рядом была площадка для бейсбола, которую он велел построить, чтобы Рамфис и Радомес могли в свое удовольствие играть в мяч. Дальше, как близнецы, дом Балагера и нунция, который тоже стал враждебным, неблагодарным и подлым. За ними — величественная резиденция генерала Эспайльата, прежнего главы секретной службы. Напротив, чуть дальше, — генерала Родригеса Мендеса, приятеля Рамфиса по гулянкам. Затем шли посольства, ныне опустевшие, Аргентины и Мексики и дом его брата Негра. И наконец, резиденция семейства Висини, сахарных миллионеров, перед которой расстилался обширный газон с ухоженными цветочными клумбами; мимо нее он как раз в этот момент проходил.
Он перешел на другую сторону Авениды, чтобы идти в сторону обелиска по тротуару у моря, и сразу почувствовал брызги морской пены. Прислонился к парапету и, закрыв глаза, слушал пронзительные крики сновавших над волнами чаек. Морской бриз до краев наполнял легкие. Очищал и промывал, возвращал ему силы. Однако отвлекаться не следовало, впереди ждала работа.
— Позовите Джонни Аббеса.
Отделившись от кучки военных и штатских — Генералиссимус продолжал быстро шагать по направлению к цементной стеле, повторяющей вашингтонский обелиск, — неэлегантная, рыхлая фигура начальника СВОРы пристроилась к нему и пошла рядом. Несмотря на тучность, Джонни Аббес Гарсиа шагал рядом с ним без натуги.
— Что с Хуаном Томасом? — спросил он, не глядя на Джонни Аббеса.
— Ничего особенного, Ваше Превосходительство, — ответил начальник СВОРы. — Сегодня был в своем имении в Моке вместе с Антонио де-ла-Масой. Привезли молодого бычка. Дома вышла ссора между генералом и его женой Чаной, она говорила, что резать и разделывать бычка — слишком хлопотно.
— Балагер с Хуаном Томасом виделись на этих днях? — оборвал его Трухильо. И, поскольку Аббес Гарсиа не ответил сразу, обернулся и посмотрел на него. Полковник помотал головой.
— Нет, Ваше Превосходительство. Насколько мне известно, они не видятся уже некоторое время. Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Ничего конкретного, — пожал он плечами. — Но сегодня, когда у него в кабинете я упомянул о заговоре Хуана Томаса, то заметил что-то странное. Почувствовал странное. Не знаю что, но почувствовал. По вашим сведениям, нет каких-либо оснований подозревать президента?
— Нет, Ваше Превосходительство. Вы знаете, что я держу его под наблюдением двадцать четыре часа в сутки. Он не может сделать ни шагу, ни позвонить по телефону, ни принять кого-либо, что бы мы ни узнали об этом тотчас же.
Трухильо кивнул. Не было оснований не доверять карманному президенту; чутье могло дать сбой. Заговор не выглядел серьезным. Антонио де-ла-Маса — в заговорщиках? Еще один обиженный, нашедший утешение в виски и обжорстве. Ну сожрут сегодня вечером незадачливого бычка, и все дела. А если заявиться к нему в дом, в Гаскуэ? «Добрый вечер, сеньоры. Не угостите ли жареной телятиной? Так славно пахнет! Запах жареного мяса дошел до Дворца и привел меня к вам». Что у них проступит на лицах — страх или радость? Может, подумают, что нежданный визит означает их реабилитацию? Нет, сегодня ночью — в Сан-Кристобаль, заставить кричать Иоланду Эстерель, чтобы завтра почувствовать себя здоровым и молодым.
— Почему вы позволили уехать в Соединенные Штаты две недели назад дочери Кабраля?
На этот раз он застал полковника Аббеса Гарсию врасплох. Он увидел, как тот провел рукою по пухлым щекам, не зная, что ответить.
— Дочери сенатора Агустина Кабраля? — пробормотал он, выигрывая время.
— Ураните Кабраль, дочери Мозговитого. Монахини ордена святого Доминго дали ей стипендию в Соединенных Штатах. Почему вы выпустили ее из страны, не посоветовавшись со мной?
Ему показалось, что полковник разом осунулся. Он открывал и закрывал рот, не зная, что сказать
— Я очень сожалею, Ваше Превосходительство, — воскликнул он наконец, опуская голову. — Ваше указание было не спускать глаз с сенатора и арестовать его, если вздумает скрыться. Я никак не думал, что девочка, она же была недавно в Доме Каобы, к тому же разрешение на выезд подписал президент Балагер… Я не догадался сообщить вам об этом, по правде говоря, мне и в голову не пришло, что это важно.
— Такие вещи должны приходить в голову, — припечатал его Трухильо. — Я хочу, чтобы вы провели расследование в отношении служащих моего секретариата. Кто-то спрятал от меня докладную записку Балагера по поводу выезда этой молодой особы. Я хочу знать, кто это сделал и почему.
— Немедленно исполню, Ваше Превосходительство. Умоляю, простите мою оплошность. Это никогда больше не повторится.
— Надеюсь, — простился с ним Трухильо.
Полковник по-военному отдал честь (смех, а не воинское приветствие) и вернулся в толпу придворных. Пару кварталов он прошел, никого не подзывая, думал. Аббес
Гарсиа лишь частично выполнил его указание убрать полицейских и calies. На углах не было ни ограждений из колючей проволоки, ни заслонов, не видно было и маленьких «Фольксвагенов», и полицейских с автоматами. Однако время от времени в боковых улицах проглядывал вдали черный автомобиль «наружки», в окошках которого можно было разглядеть головы calies, да иногда взгляд натыкался на подпиравших фонарные столбы жуликоватого вида штатских, под мышкой у которых топырились пистолеты. Движение на проспекте Джорджа Вашингтона не было перекрыто, из грузовиков и легковых автомобилей высовывались люди и приветствовали его: