Капитан никак не прореагировал и подошел к Альбрехту:
— Ну, дружище, сколько?
Альбрехт плюнул в лицо бандиту. Тот спокойно утерся рукавом и, отойдя к «синим беретам», спросил:
— «Печенегов» сколько нашли?
— Два, — сказал кто-то.
— Так. А сумок с запасками?
— Одну… — растерянно ответил тот же голос.
И Джек ощутил эту сумку. На спине. У себя.
Вторую. Ненайденную.
И понял, что умер.
— Ищите, — сказал капитан, обращаясь к махди на лингва-франка. — Здесь есть белозадый. Где-то здесь. И-щи-те… — и повернулся к пленным. — А потом поговорим. Беседа будет интересной.
Джек оцепенело смотрел, как махди разбегаются во дворы и улицы, заходят с опаской в дома… «Найдут… найдут… найдут…» — стучала в висках кровь. От страха тошнило. Джек даже не презирал себя. Он всецело был во власти ослабляющего, мертвящего ужаса.
Окажись он опытней, он бы начал стрелять по площади, а потом прыгнул вниз, чтобы погибнуть в бою… или как знать… по-всякому может обернуться! Но, скорей всего, тогда рассказ о Джеке Брейди, семнадцати лет, англичанине со Старой Родины, закончился бы здесь. Однако сейчас им владело одно желание — вернуться домой, и он сжался на крыше, вслушиваясь даже не с ужасом, а со странной сладкой обреченностью в звуки азартной облавы.
Дом, на крыше которого он лежал, уже тоже обыскивали. Джек услышал, как двое махди вышли на крыльцо.
— Может, на крыше? — сказал один. — Подсади…
«Я сейчас умру от страха. — Джек отчетливо понял, что это на самом деле может быть: ужасно болел живот, а у сердца не хватало сил проталкивать кровь, она казалась густой, как клей. — Им даже стрелять не придется. Как только они влезут на крышу, я умру. Мамочка, я умираю!»
Он зажмурился, искренне надеясь, что так его не заметят. Это было началом сумасшествия.
— Куда лезешь? — понизил голос второй. — Если он там… чего ему терять?
— Думаешь?
— Шарахнет в упор… Не лезь, лучше гранатой. Крыша плоская, как лысина грифа, куда он денется, если там, э?
— Умно… Сейчас я… хоп!
На крышу в нескольких метрах от Джека упал картонный цилиндрик самодельной гранаты. Над ним поднимался дымок горящего замедлителя.
Джек успел бы его сбросить. Но тогда… И он вжался в крышу так, словно хотел продавить глину, зарыться в нее.
Бесшумный бледный взрыв — это было то, чем все оборвалось.
Джек очнулся от боли. Режущей, беспощадной боли в ногах. Ниже колен штаны были пропитаны кровью, кровь впиталась в беленую глину бурыми пятнами. Джек, приподняв голову, тупо смотрел на свои ноги. Любая попытка пошевелиться отзывалась новым приступом боли, от которой Джек тихо скрипел зубами. И не кричал только из страха, что его услышат.
«Семь ранений. Два в правую, пять в левую», — неожиданно холодно подумал Джек. Он перевернулся на живот и, не обращая внимания на боль, подполз к краю.
Без сознания он, судя по всему, был недолго. Махди, кажется, только собрались на площадь.
— Нет? — Капитан улыбнулся. — Плохо искали… Ладно, чтоб его… Пусть живет… — Он покрутил головой и громко, насмешливо крикнул: — Живи, слышишь?! Так и быть, трусливый щенок! Я разрешаю — пока живи!
Слова ударили. Больно ударили. Наверное, даже больнее осколков, посекших ему ноги. Джек вздрогнул от этой боли.
— Этим — связать ноги, — командовал капитан. — Этого дурака — вон к тому столбу, пусть смотрит! А этому, — он указал на Альбрехта, — в знак того, что мы ему благодарны, просто отпилите голову. Не очень быстро. Так, средне…
Альбрехт побледнел. Махди набросились на пленных: Джек видел, как О'Салливана бросили спиной к одному из опорных столбов храма и прикрутили веревками, Тиму и Хуаните связали ноги и оставили среди трупов товарищей.
Джек видел, как Альбрехта растянули между четырьмя кольями, вбитыми в утоптанную землю площади. Германец даже не мог дернуться и лишь бешено мотал головой.
— Тебе и в самом деле повезло, — серьезно сказал капитан. — Это довольно быстрая смерть. И не очень болезненная.
Из толпы вышли двое махди. Один нес самое обычное полотно пилы — ржавое, старое, — и настолько невероятно было то, что им собирались сделать, что Джек не поверил. Он не верил до тех пор, пока один из махди не схватил голову Альбрехта прочным безжалостным хватом, а второй не начал пилить.
Пилить как деревяшку. От затылка. Было тихо, и Джек слышал, как пилка жикает по кости. Альбрехт не кричал…
Вскоре из перерезанных артерий фонтанами брызнула кровь. Толпа приветствовала это воплями, а державший голову Альбрехта бандит, подставив рот под струю крови, начал ловить ее с явным удовольствием.
Джек смотрел. Он мог закрыть глаза, но смотрел, чувствуя, как пустеет все внутри…
Отпиленную голову воткнули на шест и всадили его другим концом в живот Альбрехта. Капитан покачал шест и, повернувшись к О'Салливану, спросил:
— Глядишь? О, да он жмурится… Откройте ему глазоньки. На всю оставшуюся жизнь. — С этими словами он подошел к пленным, лежащим на земле. — Я, кстати, не шутил, когда говорил, что этот ваш соня умер легко. А вот что такое умирать тяжело, это вы сейчас поймете…
Он еще что-то говорил. Но Джек смотрел на О'Салливана, лицо которого заливала кровь, потому что один из махди ножом срезал ему веки. Ирландцец смотрел сквозь заливающую ставшими странно большими глазные яблоки кровь.
Он больше не был огненно-рыжим. В лучах выглянувшего солнца его голова блестела не медью, а чистым серебром…
Мальчишка, который хотел воевать, потому что хотел воевать, погиб. Его убил взрыв гранаты. С его увлеченностью… и с его страхами. Война — это не страшно. Страшно то, что делают на войне. И подготовить к этому человека нельзя. Нельзя просто взять его и обучить тому, что должен уметь и знать солдат, и думать, что он будет готов принять всю войну. Не только бои. Бои — это еще не самое страшное.
— Ну что, начинаем основное веселье! — Капитан подошел к лежащим на земле пленным, по его знаку их подняли на ноги. — Ох, не повезло вам! У меня тут помощники такие, — он кивнул на махди, — что мне самому иной раз неприятно бывает. А вы сейчас позавидуете этим. — Он указал на лежащие в ряд трупы.
«Все. Хватит. — Джек протянул руку и подтащил к себе автомат. — Кончаем с этим к хренам». Со стороны могло показаться, что капитан просто хохмит, издевается над пленными. Но Джек почему-то чувствовал, что это не хохма — это ненависть, ненависть высшей пробы. Ненависть была смыслом жизни этого существа. А страха Джек уже не ощущал. Он еще подумал о Стелле… но зачем ей трус? И успел подумать, что осталось всего полтора магазина. Ничего. На этого гада хватит. Нельзя же, в самом деле, на это смотреть. А промахнуться тут невозможно.