С течением времени название «Клиника проф. докт. Вильчура» становилось все более необоснованным анахронизмом. Поэтому никого не удивило, когда в конце концов с согласия попечителя название это было изменено на «Клиника им. проф. докт. Вильчура». В связи с этим была опубликована довольно обширная биография прежнего хозяина клиники, написанная профессором, доктором К. Добранецким, под названием «Профессор Рафал Вильчур — гениальный хирург».
Работа заканчивалась словами:
«Преклоняясь перед незабвенной памятью замечательного Человека, мудрого Учителя и большого Ученого, польская медицина скорбит о его трагическом исчезновении, которое, наверное, навсегда останется тайной».
Сержант полиции в Хотынове, Виктор Каня, сидел за канцелярским столом, покрытым чистым зеленым сукном, и время от времени позевывал, глядя в окно. Участок размещался в домике на краю деревни, и из окон открывался изумительный вид на поля, покрытые густой зеленью, на берег озера, где как раз развешивали сети, на темную полосу леса, откуда виднелась труба лесопилки Хасфельда, и на ведущую к ней дорогу, по которой шел заместитель Кани, участковый Собчак с каким-то высоким худым бородачом.
Собчак, широко расставляя ноги, раскачивался при каждом шаге, точно утка. Он нес под мышкой большой лист фанеры для выпиливания. Бородач, должно быть, работал на лесопилке, но недавно, потому что сержант Каня видел его в первый раз, а в Хотынове и округе в радиусе десяти километров он знал всех. Настораживал тот факт, что Собчак сам нес фанеру. Видимо, он не счел возможным воспользоваться услугами этого человека. Значит, с ним было что-то не так и сопровождал он Собчака не по своей воле.
В участок Хотынова приводили разных людей. За драки в селах, за мелкие кражи в лесу и в поле, за браконьерство. Иногда удавалось поймать какую-нибудь более крупную дичь: бандита или контрабандиста, обходящего большие тракты и старающегося проселочными дорогами добраться до немецкой границы.
Однако высокий бородач, шагавший в сопровождении Собчака, не вызвал у участкового никаких опасений. Наверное, стащил какую-то мелочь.
Спустя несколько минут, они вошли в участок. Бородач снял шапку и остановился в дверях. Собчак отдал честь и доложил:
— Этот человек пришел на лесопилку Хасфельда и попросил работу. Его взяли, но оказалось, что у него нет никаких документов и он не знает ни своей фамилии, ни откуда родом.
— Сейчас узнаем, — буркнул сержант Каня и поманил рукой бородача.
— Есть какие-нибудь документы?
— Нет.
— Собчак, обыщи его.
Участковый расстегнул толстую поношенную куртку, обыскал карманы и положил на стол перед сержантом все, что нашел: маленький дешевый ножик, несколько грошей, кусок веревки, две пуговицы и медную ложку. Проверил за голенищами, но и там ничего не было.
— Как вы тут оказались? — спросил сержант.
— Я пришел из Чумки, что в Сурском уезде.
— Из Чумки?.. А зачем пришли?
— Искать работу. Там я работал на лесопилке. Ее закрыли. Люди говорили, что здесь в Хотынове найду занятие и заработок.
— А как звали хозяина лесопилки в Чумке?
— Фибих.
— Долго там работали?
— Полгода.
— А родились тоже с Сурском уезде?
Бородач пожал плечами.
— Не знаю. Не помню.
Сержант грозно посмотрел на него.
— Но, но! Кому-нибудь другому будете морочить голову, но только не мне. Грамотный?
— Да.
— Значит, где учились?
— Не знаю.
— Ваше имя и фамилия?! — крикнул выведенный их себя Каня.
Бородач молчал.
— Вы что, оглохли?
— Нет, пан сержант, и не сердитесь на меня. Я ничего плохого не сделал.
— Ну, так говорите правду!
— Я говорю правду. Я не знаю, как меня зовут. Может, у меня вообще нет имени. Все меня об этом спрашивают, а я не знаю.
— Так что? У вас никогда не было документов?
— Никогда.
— Так как же вас брали на работу? Без бумаг?
— В городах везде спрашивали документы, а так не хотели принимать. А в селах не каждый обращает на это внимание. Вот, назовут как-нибудь, как кому удобно, и все. Здесь на лесопилке сказал, как меня в Чумке называли: Юзеф Брода. Но пану участковому я сам сказал, что это прозвище. Я ничего плохого не сделал и совесть моя чиста.
— Это выяснится.
— Пан сержант может написать людям, у которых я работал. Я ни у кого ничего не украл.
Сержант задумался. Уже не раз в своей практике он встречался с разными типами, скрывающими свою фамилию, они всегда называли хотя бы какую-нибудь вымышленную. А этот упорно твердил, что у него нет фамилии.
— А где ваша семья?
— Не знаю. У меня никого нет, — безропотно отвечал бородач.
— Были судимы?
— Да.
Сержант широко открыл глаза.
— Где?
— В прошлом году в Радоме, а три года назад в Быдгоще. Раз на месяц, а следующий раз на две недели.
— За что?
— За бродяжничество. Но несправедливо. Если человек ищет работу, то значит он бродяга?.. Правду сказать, так за то, что у меня не было документов. Я просил и в суде, и в полиции, и в тюрьме, чтобы мне выдали хоть какой-нибудь документ. Но никто не хотел. Говорили, что такого права у них нет. Так что мне делать? — Вздохнул и развел руками: — Отпустите меня, пан сержант. Я ничего плохого никому не сделаю.
— Отпустить?.. Закон не позволяет. Отправлю я вас в отделение, а там они пусть решают, что с вами делать. Можете сесть и не мешайте. Я должен составить протокол.
Сержант вытащил из стола лист бумаги и начал писать. Он долго думал, потому что отсутствие фамилии и места рождения задержанного портило ему всю схему протокола. Наконец он закончил и посмотрел на бородача. Борода и волосы с проседью указывали на то, что ему было около пятидесяти лет. Он сидел неподвижно, уставившись в стену, а его ужасная худоба и впавшие щеки создавали впечатление скелета. Только его большие натруженные руки двигались какими-то странными нервными движениями…
— Переночуете здесь, — сказал Каня, — а утром я отошлю вас в уезд, ничего вам там не сделают. Самое большее отсидите за бродяжничество и отпустят.
— Если иначе нельзя, то ничего не поделаешь, — потупившись, ответил бородач.
— А сейчас пойдемте со мной.
Сержант открыл дверь в маленькую комнату с зарешеченным окошком. На полу лежал матрац, туго набитый соломой. Дверь была сбита из толстых досок.