— Известно, — согласился Романюк.
Так я подумал, что твой Никита подошел бы мне.
— Почему нет?
— Ну, так как?
— Что как?
— Ну, с Никитой?
— А, чтобы к тебе на работу?
— Ага.
Романюк почесал затылок. В его маленьких серых глазах блеснула радость. Однако ответил безразличным тоном:
— Хлопец здоровый…
— Вот и слава Богу, — поспешил согласиться Прокоп, опасаясь, чтобы Романюку не пришло в голову поинтересоваться здоровьем Василя. — Только чтобы он пришел в следующую пятницу, потому что Казика в пятницу забирают.
— Хорошо, что ты сказал мне, потому что его сейчас нет дома. Он поехал в Ошмяны.
— Искать работу?
— Да.
— Но вернется?
— Чего ж ему не вернуться. Сейчас из Радолишек вышлю ему письмо.
— Вот и хорошо. Чтобы в пятницу…
— Так я ж понял.
— Работы сейчас много. Не справлюсь без двух работников, — добавил Прокоп.
— Будет вовремя.
— Ну, так с Богом!
— С Богом.
Романюк дернул поводья, но малая пузатая сивка не обратила на это обстоятельство никакого внимания. Хозяин погрузился в свои мысли: удивительно все-таки, что мельник из многих выбрал его сына.
Он обернулся и посмотрел на жену. Из толстых платков, которые плотно окутывали ее голову, выглядывали только глаза и нос.
— Мельник берет нашего Никиту, — сказал он.
Женщина вздохнула.
— Боже, Боже мой!..
И непонятно было, радуется она или огорчается, хотя Романюк никогда и не интересовался этим, потому что у нее всегда был такой плаксивый голос.
Доволен был и Прокоп. Он очень не любил перемен и беспокойств. Сейчас вопрос был решен, по крайней мере, ему так казалось, пока не наступил вечер назначенного дня.
В тот день поздним вечером Прокоп, как обычно, пошел закрывать мельницу. Он все еще ждал работника. Домашние даже не догадывались, почему он такой злой: мельник никому ничего не рассказывал. Внутри все у него кипело: понятно же объяснил, что нужно прийти в пятницу! Казика уже не было. А завтра навалится столько работы, что хоть об стенку головой!
— Ну, подожди, паршивый щенок, — тихо ворчал он, покручивая бороду.
И клялся себе, что не возьмет его, даже если тот придет с самого утра: суббота — не пятница. Лучше первого встречного с дороги, хоть вора, только не Никиту.
Но и в субботу Никита не появился. Пришлось взять на помощь одного из мужиков, который привез зерно на мельницу.
На следующий день, в воскресенье, мельница не работала. Прокоп, помолившись, хотя злость жабой душила его изнутри, вышел из дому и сел на лавочку. За его долгую жизнь еще не случалось, чтобы кто-нибудь с ним так поступал. Он же хотел парню добро сделать, а тот не появился. Конечно, нашел работу в Ошмянах и поэтому не приехал, но и это его не оправдывает.
— Они еще пожалеют эти Романюки, — ворчал мельник, потягивая трубку.
Ярко светило солнце. День был теплый и тихий. Над прудами носились птицы, охотясь за насекомыми. Вдруг с дороги раздался непривычный шум. Старый мельник заслонил глаза рукой от солнца. На дороге показался мотоцикл.
— И в святой день туда же, — сплюнул мельник. — Бога не боятся.
Он знал, о ком говорил. Вся округа уже с весны знала, что это сын хозяина фабрики из Людвикова, молодой Чинский. Учился за границей на инженера, а сейчас отдыхать к родителям приехал. Говорили, что он после отца примет фабрику, но у него в голове был только мотоцикл, эта дьявольская машина, чтобы людям по ночам не давать спать и лошадей на дорогах пугать.
С неприязнью смотрел старый мельник на облако пыли, стелющееся над дорогой. Глядя в ту сторону, он увидел человека, который направлялся к мельнице. Человек шел свободно, ровным шагом. За плечами на палке висел узелок. Сначала Прокопу показалось, что это Никитка, и кровь прилила к лицу. Но когда идущий приблизился, оказалось, что это уже немолодой человек с черной седеющей бородой.
Он подошел, поклонился и, поздоровавшись, спросил:
— Позволишь присесть и воды напиться? Жаркий день, хочется пить.
Мельник окинул его внимательным взглядом, подвинулся, освобождая возле себя место на лавке, и утвердительно кивнул головой:
— Присесть каждому можно. И воды, слава Богу, у нас хватает. Вон там, в сенях стоит, — показал мельник за спину.
Странник показался ему симпатичным. У него было грустное лицо, но Прокоп сам слишком много пережил, чтобы любить веселые лица. А у этого и глаза были добрые. От каждого странника что-нибудь интересное можно узнать, и этот, видимо, идет издалека: речь у него другая.
— Откуда Бог послал? — спросил Прокоп, когда незнакомец возвратился и сел, вытирая тыльной стороной ладони капли воды, осевшие на бороде и усах.
— Издалека. А сейчас из-под Гродно иду работу искать.
— И от Гродна работы не нашел?
— Ну, да. Месяц работал у кузнеца в Мицкунах, работа закончилась и я пошел дальше.
— В Мицкунах?
— Да.
— Я знаю того кузнеца. Не Воловик он?
— Воловик, Юзеф. С одним глазом.
— Правильно. Искра ему выжгла. Так, значит, ты сам кузнец?
Незнакомец усмехнулся:
— И кузнец, и не кузнец. Всякую работу знаю…
— Как это так?
— А вот так. Уже двенадцать лет по свету хожу и научился многому.
Старый мельник глянул на него из-под кустистых бровей.
— И мельничным делом тоже занимался?
— Нет, не приходилось. Но я скажу правду пану. Ночевал я в Поберезье у каких-то Романюков. Хорошие люди. И там я услышал, что их сына попросили у тебя работать, но он в Ошмянах работу в артели нашел и возвращаться не хочет.
Прокоп нахмурился.
— Так это Романюки тебя прислали?
— Что ты, нет. Когда я услышал, то подумал: воспользуюсь. Зайти и спросить не грех. Захочешь — возьмешь меня, не захочешь — не возьмешь.
Прокоп пожал плечами.
— Как же я могу взять тебя, пустить в дом чужого человека?
— Я и не напрашиваюсь.
— И правильно делаешь. Ни я, никто тебя тут не знает, сам понимаешь. Может, ты и хороший человек, без злых задумок, а, может, и плохой. Даже твоей фамилии не знаю и откуда ты родом.
— Фамилия моя Антоний Косиба, а родом я из Калиша.
— Кто знает, где этот Калиш.
— Далеко, конечно.