Пани Шкопкова смогла оценить и другие достоинства девушки, а прежде всего то, что Марысю любили покупатели. Она всегда была вежлива, для каждого покупателя у нее находилось доброе слово и приветливая улыбка, а кроме того, Марыся была очень обаятельной девушкой. Не один из солидных клиентов заходил в магазин пани Шкопковой специально для того, чтобы поговорить с Марысей, пошутить и пококетничать с ней. Провизор аптеки, гминный секретарь, племянник приходского ксендза, помещики из околицы, инженеры фабрики — ни один не упустил случая забежать за пачкой папирос или открыткой.
— А ты, Марыся, смотри, — говаривала пани Шкопкова. — Лишь бы на кого да на женатых не обращай внимания. Но, если надежный кавалер попадется, которому ты понравишься, проводи с ним мудрую политику. Так и до свадьбы может дойти.
Марыся смеялась.
— У меня еще есть время.
Времени в таких делах нам, женщинам, всегда мало. А тебе уже скоро, наверное, двадцать лет исполнится. Время уже! У меня в твои годы трехлетний сын был. Только лишь бы кем головы себе не забивай и высоко не зарывайся, потому что обожжешься. Это я тебе говорю!.. Например, тот панич на мотоцикле! Ездить-то он ездит, но жениться на тебе он, по-моему, не собирается. Знаю я таких! Знаю! Глаза закатывает, за ручку хватает, вздыхает, а потом… грешно! Не накличь на себя несчастья.
— Тоже скажете! — смеялась Марыся. — Мне даже в голову не пришло такое.
— Ну, ну! Его отец — хозяин имения и фабрики. Своего сына он женит на какой-нибудь графине. Запомни это.
— Конечно, я же понимаю. Почему вы говорите мне о нем? Уж если на кого из клиентов, — добавила шутя, — я и обращаю особое внимание, так это на старого знахаря с мельницы.
И это было правдой. Марыся, действительно, любила Антония Косибу. Прежде всего ее интересовала его работа. В местечке о нем рассказывали чудеса: если рукой к кому прикоснется, даже к умирающему, тот выздоравливает. Одни говорили, что он дьяволу душу свою заложил, другие — что от Богоматери Остробрамской такую силу получил. Еще рассказывали, что лечит знахарь бесплатно и даже знает такие травы, настой которых достаточно выпить, чтобы полюбить того, кто подал питье.
Был он грустным, молчаливым и всегда смотрел на Марысю добрыми, ласковыми глазами. И держался он иначе, чем другие простые люди: не плевал на пол, не ругался, не перебирал товар. Он, как правило, приходил, снимал шапку, говорил, что ему нужно, платил и уходил, поблагодарив.
Так повторялось до одного из мартовских дней, когда внезапно полил дождь. Как раз в это время знахарь был в лавке, а дождь все усиливался.
Взглянув в окно, он спросил:
— Вы не позволите мне переждать здесь дождь?..
— Прошу вас, конечно. Садитесь, пожалуйста.
Она выбежала из-за прилавка и подвинула ему стул.
— Кто же вас на такой дождь отправит, — добавила она. — Вам же далеко. Сухой нитки не останется, пока дойдете до мельницы.
Он улыбнулся.
— Так вы знаете, что я с мельницы?
— Знаю. Вы знахарь. Здесь вас все знают. Но вы, наверное, не из этих мест: у вас другой акцент.
— Я издалека, из Королевства.
— Моя мама тоже из Королевства была.
— Пани Шкопкова?
— Нет, моя мама.
— Так вы не дочь хозяйки магазина?
— Нет. Я работаю здесь.
— А где мама?
— Умерла. Четыре года назад… от туберкулеза.
В глазах ее появились слезы, а потом она добавила:
— Если бы пан был тогда в наших краях, может, вылечил бы ее. Бедная мамочка. Не о такой судьбе для меня она мечтала. Но вы не подумайте, что я жалуюсь. Нет-нет! Пани Шкопкова очень хорошо ко мне относится. Но мне ничего и не нужно. Мне всего хватает… Разве что книг и… пианино.
— А ваш отец?
— Мой отец был лесничим в Одринецкой пуще у княгини Дубанцевой. Как там было красиво! Папа там умер. Я тогда была маленькой девочкой… Мы остались с мамой вдвоем. Бедная мама должна была тяжело работать. Зарабатывала на жизнь шитьем, давала уроки музыки. Вначале мы жили в Браславе, потом в Свентинах и наконец здесь, в Радолишках. Здесь мама умерла, и я осталась одна на всем белом свете. Меня взял к себе ксендз, а когда уезжал в другую парафию, заботиться обо мне попросил пани Шкопкову. Свет не без добрых людей. Но как все-таки тяжело, когда нет никого близкого.
Знахарь покачал головой.
— И я это знаю.
— У вас тоже нет никого из близких родственников?
— Да.
— Никого?
— Никого.
— Но вас, по крайней мере, любят люди, которых вы спасаете. Помогать близким и облегчать их страдания — какое это, должно быть, счастье. Тогда человек чувствует себя нужным, полезным. Вы только не смейтесь надо мной, но я с детства мечтала стать врачом. Если бы мама была жива… Меня уже подготовили к экзамену в шестой класс, и я должна была ехать в Виленскую гимназию.
Она грустно улыбнулась, махнув рукой:
— А, что там говорить!
— Так вы образованны?..
— Хотелось бы, но сейчас уже поздно. Спасибо и за то, что Господь дал мне хотя бы хлеб.
На прилавке была разложена какая-то работа — салфетка с яркими цветами. Девушка взяла ее и начала вышивать.
— На платья и на разные безделушки я могу заработать вышиванием. Это для пани Германович из Пяскув.
— Вы красиво вышиваете.
— Это мама меня научила.
Они разговаривали еще около часа. Когда дождь прекратился, знахарь попрощался и ушел. Однако с того дня он все чаще стал заходить в лавочку пани Шкопковой и задерживался там, разговаривая с девушкой, все дольше. Он полюбил панну Марысю. Ему доставляло большую радость просто смотреть на нее, на ее живое личико, на маленькие деликатные руки, на светлые, гладко зачесанные волосы. У нее был чистый и звонкий голос. Ее большие голубые глаза искрились добротой и сердечностью. И он чувствовал, что она его тоже любит.
Работы на мельнице, как обычно, весной было мало. Началась весенняя страда. У людей не было времени болеть и лечиться. Наплыв пациентов ослабел. Теперь Антоний каждые два-три дня ходил в местечко. Он уже не просил, чтобы ему кто-нибудь сделал покупки, на что, конечно же, обратила внимание семья Прокопа Мельника.
— Что-то тебя тянет в Радолишки, — едко заметила Зоня.
— Что же еще может притягивать? — пошутил Василь. — Он там бабу нашел.
— Иди ты, умник, — нехотя проворчал Антоний.
Но в деревне скрыть ничего невозможно. И скоро все уже знали, что Антоний постоянно просиживает в лавке пани Шкопковой.
— Ну, так что ж, — пожал плечами Прокоп, когда Зоня рассказала ему об этом, — мужское дело. Шкопкова — баба что надо. Еще не старая и деньги у нее есть, купчиха. А ты чего нос суешь, куда тебя не просят?