Ее охватили раскаяние и любовь. Она, для которой все это было суетным, мелким тщеславием, легкомысленной склонностью к необычному, маленькой дружбой с примесью удовлетворенного женского кокетства, она, так скоро позабывшая и почти ни разу не вспомнившая его, теперь вдруг начала любить — любить исчезнувшую тень.
Она стала жить в полном уединении. Знакомые пытались переубедить ее, помочь вновь обрести себя. Но это ничего не дало. Если бы она жила с реальным человеком, то, возможно, избавилась бы от этого состояния, но она жила только с воспоминанием.
Она делалась все более странной. Часто, будучи одна в комнате, громко разговаривала сама с собой. Прошло еще немного времени, и она лишилась работы. Позже примкнула к небольшой секте, проводившей спиритические сеансы. Однажды ей показалось, что она видит Герхарда. Он шел к ней… Так проходили годы… И наступил день, когда ее не стало… Последнее, что она видела, был темный крест оконной рамы, за которым стояло закатное солнце.
Когда началась война, Иоганн Барток, жестянщик и слесарь-водопроводчик, был уже пять месяцев женат. Его сразу призвали и отправили в какой-то австрийский гарнизон на границе. В день накануне отъезда он привел свои дела в порядок и передал принадлежавшую ему маленькую мастерскую жене и своему подмастерью. Ему даже удалось получить еще два заказа. Всем этим пришлось заниматься до четырех или пяти часов пополудни; но зато он был доволен, зная, что по крайней мере до Рождества все будет в порядке. Перед вечером он надел свой лучший костюм и вместе с женой отправился к фотографу. До сих пор они все никак не могли набраться духу и пойти сфотографироваться. Оба тяжело трудились, чтобы как-то свести концы с концами, и подобные расходы считали безрассудной тратой денег. Но теперь они посмотрели на это по-другому. На следующее утро фотограф принес снимки прямо на вокзал. Они оказались чуть побольше, чем этого ожидал Барток. Он попробовал вырезать оба лица так, чтобы они уместились в крышке его карманных часов, но это не удалось; тогда он достал перочинный нож, отрезал свое изображение, а себе оставил только изображение жены. Оно подошло в самый раз.
Вскоре полк Бартока перебросили на фронт. Зимой 1914 года они пошли в наступление и ввязались в ожесточенный ночной бой, в ходе которого противник обходным фланговым маневром окружил три роты. Они оборонялись весь день, а когда боеприпасы кончились, им пришлось сдаться. Барток был в одной из этих рот. Несколько месяцев пленные провели в сборном лагере. Занятый своими мыслями, Барток с утра до вечера торчал в избе. Очень ему хотелось знать, как там жена, сумела ли обеспечить себя новыми заказами, чтобы прокормиться. Но в лагерь не приходило никаких писем, и Бартоку не оставалось ничего другого, как самому посылать домой письма с различными советами и адресами людей, которым вдруг да понадобится новая железная решетка или, например, ватерклозет. В начале апреля был сформирован и доставлен на побережье отряд в 1800 человек. В их числе был Барток и его товарищи. Их погрузили на пароход, и тут разнесся слух, будто их отправляют в какой-то лагерь в Восточной Азии.
В первые дни они почти все страдали от морской болезни. А потом — кто как мог — расположились в душном темном трюме и курили, пока еще оставались сигареты. По очереди Они подходили к маленьким иллюминаторам и недолго смотрели на море. Вода была голубая и прозрачная, и порой им удавалось углядеть белые крылья или силуэт большой рыбины.
Шли дни, и охрана постепенно утратила бдительность. Пленные заметили это и замыслили напасть на экипаж и взять власть на корабле в свои руки. Нескольким из них удалось разведать, где хранится оружие, другие тайно раздобыли нагели, канаты и ножи.
И вот вскоре, ночью, когда сильно штормило, все и началось. Три высоченных унтер-офицера возглавили отряд, в который входил и Барток. Как бы слоняясь без дела, они подошли к трапу кают-палубы и внезапно, как кошки, набросились на остолбеневших охранников, бессильных оказать им сопротивление. В считанные секунды они взломали люки и очутились на палубе.
Часть команды спала, и ее захватили без труда, остальные вынуждены были сдаться. Только капитан и два офицера забаррикадировались и открыли огонь. Трое пленных были убиты выстрелами из револьверов. Но когда мятежники выкатили пулемет, тяжело раненный капитан тоже сдался.
Военнопленные решили пробиться в какой-нибудь нейтральный порт. Оружия и боеприпасов у них было вдоволь, а некоторые в прошлом были моряками. Бывший судовой офицер взял на себя командование. Каждый день проводилась боевая подготовка, и Барток выучился на пулеметчика. По расчетам нового командира корабля, до ближайшего порта оставалась полная неделя ходу. Но получилось иначе: на четвертые сутки на горизонте обозначился низкий серый корпус военного корабля. Дымя трубами, он устремился прямо на пароход с пленными.
Они попытались уйти, но не хватило скорости. Тогда они привели все в полную готовность, чтобы защищаться до наступления ночи, а затем под прикрытием тумана и темноты спастись бегством.
Но этот замысел оказался безуспешным: имея одни лишь винтовки, с крейсером не потягаешься. Уже через час многие были убиты, остальным пришлось поднять белый флаг. Когда первая шлюпка, спущенная с крейсера, подошла к борту судна, командующий офицер застрелился. Командир крейсера считал сдавшихся военнопленных не солдатами, а мятежниками, и их привезли в штрафную колонию на каком-то острове. Группу зачинщиков расстреляли, в том числе Михаэля Хорвата, друга Бартока. Перед расстрелом он передал Бартоку свои часы и бумажник.
— Желаю счастья, Иоганн, — сказал он и на прощание пожал ему руку. — Умру ли я так или этак — один черт! Все равно от смерти не уйдешь. Но будем надеяться, что ты пробьешься. Если застанешь мою мать живой, передашь ей эти вещи, хорошо?
Всех признали виновными в мятеже. Каждого пятого приговорили «пожизненно», остальным дали по пятнадцать лет принудительных работ. Когда они рассчитывались, Бартоку повезло — он получил только пятнадцать лет.
«Пятнадцать лет», — подумал он в первый вечер, улегшись в углу раскаленного дневным зноем сарайчика из гофрированной жести. «Пятнадцать лет. Сейчас мне тридцать два. Значит, тогда будет сорок семь». Он извлек снимок жены из крышки часов и долго смотрел на него. Потом покачал головой и попытался заснуть.
Их труд был тяжким, а климат убийственным. В первый же год умерли сто восемьдесят человек. Во второй — сто десять. На четвертом году Барток сдружился с Вильчеком, крестьянином из Баната. На шестом похоронил его. На седьмом лишился передних зубов. На восьмом узнал, что война давным-давно окончилась. На девятом поседел. На десятом шестнадцать человек сбежали, но их опять поймали. На двенадцатом никто уже больше не говорил о возвращении домой. Весь мир словно съежился до размеров этого островка, жизнь сводилась к мучительному труду и глубокому сну, тоска по родине угасла, боль притупилась, воспоминания разрушились — над бессмысленными остатками этих живых существ, которые ежевечерне ложились умирать, но все же утром опять просыпались, властвовали только рослые и грозные охранники, да еще лихорадка и отчаяние.