— Детка, — начал Стрэнд, — ты лжешь. Никакая то была не авария. Он избил тебя, сломал тебе нос. Ты еще хорошо отделалась, ведь он мог изнасиловать тебя.
— Откуда ты знаешь?
— У меня тоже есть свои секреты. Как и у всех людей на свете, дорогая. Провести врача тебе не удалось.
— Ну… я должна была ему сказать. Но очень просила не говорить тебе. Боялась, что ты сделаешь что-то ужасное.
— Врач все рассказал мистеру Хейзену. А уж мистер Хейзен постарался на славу — так отметелил твоего смазливого дружка!
— Что ж, он заслужил. Он говорил, что я дразню его, только, конечно, не так, более грубыми, совсем неприличными словами. Нынешние мальчишки считают, что если ты согласилась встретиться с ними хотя бы раз, то можно вытворять и говорить тебе что угодно. И знаешь, папа, — жалобно добавила она, — никто почему-то меня этому не учил.
— Ну, зато ты теперь знаешь.
— Еще как знаю! А мама, она что, тоже знает?
— Нет. Но рано или поздно узнает. Потому что я ей сообщу.
— Как хочешь. — Кэролайн передернула плечами. Голос ее звучал почти враждебно. — Ты мне лучше вот что скажи. Когда ты начал встречаться с мамой, чем вы занимались?
Стрэнд расхохотался:
— Вопрос, что называется, в лоб. И требует честного ответа. Ну что тебе сказать, детка… Я ее домогался.
— А что она?
— Она говорила: перестань. И я переставал.
— Да, времена меняются, — печально вздохнула Кэролайн. — А теперь все эти мальчишки типа Джорджа, с дорогими машинами, модными клубами и богатенькими папашами, воображают, что имеют на тебя droit de seigneur, [47] никак не меньше. Угостят сандвичем, выпивкой, сводят разок в кино, и если ты не расставляешь после этого ноги, считают тебя неотесанной крестьянкой. О, если б тогда при мне была теннисная ракетка, бедному мистеру Хейзену не пришлось бы его лупить. Этот слюнявый профессор Свенсон, он хоть по крайней мере просил. Ты даже не представляешь, папа, до чего бывает трудно разобраться в человеке! Ведь я знаю: тебе этот Джордж никогда не нравился. Почему же ты ничего мне не сказал?
— Есть вещи, которым одно поколение не в состоянии научить другое, — ответил Стрэнд. — Все путеводные карты быстро устаревают. Считай, тебе крупно повезло. Ты получила урок, и стоил он тебе всего лишь сломанного носа. Будь поосторожней с Ромеро. У него кровь куда как горячей, чем у твоего прежнего дружка Джорджа.
— Знаешь, папа, — холодно заметила Кэролайн, — ты меня разочаровал. Ты у нас, оказывается, расист.
— На этом лестном для меня определении вынужден тебя покинуть, — сказал Стрэнд и поднялся. — Мне надо поговорить с мамой. — И он вышел, а Кэролайн, с трудом удерживая слезы, налила себе вторую чашку черного кофе.
Стрэнд вошел в спальню и увидел, что Лесли сидит в халате на подоконнике и смотрит на океан. Он подошел, нежно поцеловал жену в макушку. Она подняла на него глаза и улыбнулась.
— Надеюсь, тебе лучше? — спросила она.
— О, гораздо лучше, — ответил он, присел рядом и взял ее за руку. — Только что завтракал с Кэролайн. Она рассказала об Элеонор.
Лесли кивнула:
— Я сделала все, чтобы удержать ее. Просила, чтобы она сначала поговорила с тобой. Но она отказалась.
— И это тоже знаю. От Кэролайн. Что, Элеонор говорила с Джузеппе?
Лесли отрицательно покачала головой:
— Нет, сказала, что не хочет вступать с ним в споры. Что же нам теперь делать, Аллен?
— Я знаю, что делать. Я позвоню Джузеппе. — И он подошел к телефону, что стоял на тумбочке возле постели. У аппарата имелась маленькая приставка с кнопками, с ее помощью можно было позвонить в другие комнаты дома, а также выйти на внешнюю линию связи. Стрэнд нажал на кнопку внешней связи и набрал номер Джузеппе — он уже знал его наизусть. Не успел в трубке прозвучать знакомый голос, как Стрэнд быстро сказал:
— Послушай, Джузеппе, это очень важно. Пожалуйста, не бросай трубку, не выслушав, что я скажу. Элеонор едет в Джорджию.
Секунду в трубке царило молчание. Затем Джузеппе сказал:
— Что ж, хорошие новости. — Голос у него был какой-то странный, безжизненный, выдохшийся.
— Что-то еще случилось?
— Нет, пока нет.
— Джузеппе, — все так же торопливо продолжил Стрэнд, — я хочу, чтобы ты внушил ей: она никак не может остаться. Пусть немедленно возвращается обратно.
— Вы хотите… — насмешливо протянул Джузеппе. — Но какое вы к этому всему имеете отношение?
— Послушай, Джузеппе, ее восстановили на прежней работе. Уже второго января она должна быть в Нью-Йорке. Ее даже повысили, девочку ждет блестящая карьера, прекрасная работа, город, который она любит. Ты хочешь, чтобы все это пошло прахом, Джузеппе? Нет, я не позволю тебе убить мою дочь!
— Но я смотрю на нее совсем по-другому, Аллен, — ответил Джузеппе. — Я прежде всего вижу в ней жену. Мою жену! И кажется, она начала понимать это. А место жены рядом с мужем. Такова древняя итальянская традиция. Возможно, вы просто запамятовали, что я итальянец?
— Быть итальянцем вовсе не обязательно означает быть мучеником. Да и ради чего, собственно? Ради какой-то несчастной провинциальной газетенки, которую, по словам Элеонор, с тем же и даже большим успехом могла бы издавать пара старшеклассников?
— Мне страшно жаль, что она считает нас обоих настолько бездарными, — сказал Джузеппе, — но это все равно ничего не меняет. Ведь, делая ей предложение, я вовсе не обещал, что получу Пулитцеровскую премию по журналистике. Я обещал лишь любить ее, заботиться о ней, жить в мире и согласии, пока нас не разлучит смерть. И мне было приятно узнать от вас, мистер Стрэнд, что она помнит о своем обещании.
— Вы ведете себя как какой-то маньяк, — сказал Стрэнд.
— Боюсь, что вынужден с вами распрощаться, мистер Стрэнд, — вежливо ответил Джузеппе. — Дел по горло. Надо привести дом в порядок, купить цветов, купить чего-нибудь к обеду. А также не забыть бутылочку вина — отметить наше счастливое воссоединение. Благодарю за то, что предупредили о ее приезде.
— Джузеппе… — начал было Стрэнд, но тот уже повесил трубку.
Лесли по-прежнему сидела на подоконнике, глядя на океан, лицо не выражало никаких чувств или эмоций.
— Ты знал, что она может передумать и вернуться к нему? — спросила она.
— Да. Она сказала, что постарается забыть его. А потом добавила: если не получится, придется вернуться. Наверное, она не слишком старалась забыть. Так мне, во всяком случае, кажется.
— Секс… — ровным, безжизненным тоном произнесла Лесли. — Полагаю, она предпочитает называть это страстью. Любовь… Какой, однако, вред могут причинить эти торжественные, значительные слова… Я сделала все, что было в моих силах, чтобы остановить ее. Я спросила у нее, как она может уехать, зная, что теперь, всякий раз, когда зазвонит телефон, мы будем вздрагивать и думать: с нашей девочкой произошло что-то ужасное? Что она погибла или…