— Я все раздумывал над тем, что вы говорили прошлым вечером, — заявил он. — О том пуэрториканском мальчике из старшего класса.
— Его имя Ромеро.
— Суть в том, что в наши дни довольно легко организовать обучение для многообещающих молодых людей. Особенно если они принадлежат к нацменьшинствам. Причем в самых лучших колледжах. Как думаете, вашего ученика это могло бы заинтересовать?
Стрэнд призадумался.
— Боюсь, что на основе тех оценок, которые он получит у нас, его будет трудно причислить к многообещающим. Судя по высказываниям других учителей, по их предметам он не успевает. Просто отказывается работать. Сомневаюсь, что он сможет заработать достаточно высокие баллы даже для получения аттестата.
— Скверно… — пробормотал Хейзен. — А как вы считаете, он обладает достаточными способностями и желанием, чтобы подтянуться? Прибавить хотя бы в последний год?
— Нет, в школе Ривер-Хай у него ничего не получится. У нас не та атмосфера.
— Но если, допустим, он получил бы стипендию, которая дала бы ему возможность в течение года, а то и двух обучаться в какой-нибудь хорошей школе, где… э-э… более здоровые обстановка и окружение? Может, тогда он смог бы подтянуться и стать полноправным кандидатом для поступления в колледж?
Стрэнд пожал плечами.
— Все, разумеется, зависит только от него. В данный же момент он мало чем отличается от любого другого ученика нашей школы. Если, конечно, не считать того факта, что очень много читает, причем по большей части книги эти не имеют никакого отношения к программе. Мало того, он презирает авторов этих книг, не подчиняется правилам поведения, насмешничает над учителями…
— И над вами тоже?..
— Боюсь, что да, — признался Стрэнд. — Он просто обожает провоцировать меня. К примеру, я читаю лекцию, которая входит в учебный план, а он в любой момент может встать и выйти из класса.
Хейзен печально покачал головой.
— Сколько денег, сколько усилий, сколько доброй воли вкладывает общество в наши школы, — заметил он, — а что мы получаем взамен?
— Бунт, — ответил Стрэнд. — Иногда скрытый, но довольно часто и открытый.
— Могу представить, как вам трудно. — Хейзен снова покачал головой. — Однако же мы ведь не можем просто умыть руки и ничего не предпринимать, не так ли?
Стрэнд не совсем понял, кого Хейзен имел в виду под словом «мы» и что именно должен был предпринять он, Аллен Стрэнд, чтобы влиться в это обобщенное понятие.
Хейзен шагал по улице, глядя прямо перед собой и не обращая ни малейшего внимания на любопытных прохожих, глазевших на его лыжную шапочку и избитое лицо.
— Но не можем же мы допустить, чтобы целое поколение или большая часть поколения вверглась в нигилизм… да, иначе не скажешь, именно нигилизм!.. — В голосе Хейзена прорезались звонкие ораторские нотки. — Лучших из них следует спасать… И мне совершенно все равно, откуда придут эти лучшие: из трущоб, ферм, шикарных поместий, гетто, — мне все равно! Для страны наступают тяжелые времена, и если наши лидеры будут невежественными, необразованными людьми, катастрофа просто неминуема!
Любопытно, подумал Стрэнд, высказывает ли сейчас Хейзен нечто давно наболевшее?.. Или же его вдруг осенило и он осознал то, о чем не задумывался прежде, до тех пор, пока ему едва не раскроили череп куском железной трубы? Сам Стрэнд, вовлеченный в повседневную борьбу с нерадивыми учениками, предпочитал не заглядывать так далеко. И еще ему казалось, что состояние дел в государстве вряд ли прямо связано с образованностью лидеров.
— Ну да Бог с ним. — Хейзен вновь заговорил нормальным тоном. — Будем и дальше стараться по мере своих слабых сил. И если вдруг надумаете поговорить с мальчиком, сделайте это. И сообщите потом мне, что он ответит.
— Попытаюсь.
Словно прочитав его тайные мысли, Хейзен вдруг придвинулся поближе и тихо спросил:
— А вы когда-нибудь подумывали о том, чтобы уйти из этой системы? Из школы вообще?.. Ведь это, должно быть, действует угнетающе — трудиться год за годом, не видя никакой перспективы… Может, стоит попробовать устроиться в какой-нибудь закрытый колледж, за городом? Или в привилегированную частную школу, где даже с чисто интеллектуальной точки зрения от работы можно будет получать больше удовлетворения, чувствовать, что твои усилия не напрасны?..
— Жена заговаривает об этом время от времени, — ответил Стрэнд. — И я тоже подумывал, да. Но я родился в Нью-Йорке, очень люблю этот город. Да и потом уже староват, пожалуй, для пересадки на новую почву.
— А научная степень у вас имеется?
— Магистр гуманитарных наук, — улыбнулся Стрэнд. — Заработал ее на вечернем отделении Нью-Йоркского университета. Днем преподавал.
— Вы что-нибудь пишете?
— Да нет… Я, знаете ли, скорее читатель, нежели писатель.
— Будь я дипломированным историком, — заметил Хейзен, — все то, о чем вы говорили вчера, и в особенности теория случайных событий, непременно подвигло бы меня на рассмотрение определенных периодов в нашей истории именно в этом плане. Это дало бы почву для весьма забавных умозаключений. К примеру, на тему того, чем могли бы обернуться известные нам великие события при малейшем изменении хотя бы одного из составляющих их элементов.
— Не было гвоздя, подкова пропала, — подхватил Стрэнд. — Подкова пропала, лошадь захромала, лошадь захромала, конница бежит, враг вступает в город… ну и так далее. Вы об этом?
— Ну, в целом да. Хотя, конечно, вы несколько упрощаете.
— Подкину эту идейку Ромеро, — весело заметил Стрэнд. — Пусть благодарит вас за подсказку и вдохновение.
— Да нет, я совершенно серьезно, — сказал Хейзен. — Я считаю, что пересмотр американской истории в этом плане имел бы огромное положительное значение. Я, конечно, не специалист, но лично мне кажется, что Америка, Соединенные Штаты Америки просто ослеплены собственным величием. И что для этого нет особых оснований. И что мы ввергаемся в пучину всеобщего отрицания. Слишком тяготеем к Европе, терроризму, фракционности, цинизму в частной и общественной жизни. Лично я не нахожу в этом ничего хорошего. И еще мне кажется, что это вовсе не предопределено.
— А вы, на мой взгляд, пессимист, мистер Хейзен.
— Куда меньший, чем это может показаться с первого взгляда. Скорее, я разочарован. Многие надежды превратились в прах. Институции, во имя процветания которых я работал, не оправдали ожиданий. Люди, которых я любил, оказались вовсе не теми, кем я их представлял. Личности обмельчали, карьеры остались нереализованными. Нет, я не настолько пессимист, чтобы сдаться. Я верю в борьбу, разум, основные моральные ценности. Ну, взять, к примеру, вчерашний вечер. Ваша девочка, не раздумывая, бросилась спасать совершенно незнакомого ей человека, причем рисковала при этом собственным здоровьем, а возможно, и жизнью. И еще на меня огромное впечатление произвела ваша семья. Эта забота друг о друге, ненавязчивая любовь, которая, я чувствовал, так и витала вокруг, эти сплоченность и единение, причем не по принуждению. А главное, отсутствие даже малейшего намека на смертельное заболевание — одиночество. Нет, я вовсе не склонен к преувеличениям, но вечер, подобный вчерашнему, — сильнейшее средство от пессимизма. Особенно в наши дни и для человека моего возраста…