Джек усмехнулся:
— Действительно, это одна из самых забавных картин, какие мне довелось увидеть в Риме.
— Меня она не забавляет, — заявила Вероника.
Она потянулась к ручке дверцы и начала открывать ее, собираясь выйти из машины. Джек задержал девушку. Он обнял Веронику и поцеловал ее. Несколько мгновений она оставалась напряженной, скованной, неуступчивой, потом прильнула к нему, взяла его лицо в свои ладони, жадно поцеловала.
— Что я сейчас хочу, — сказал он, — так это зайти к тебе.
Вероника покачала головой:
— Он тебя не пропустит.
— Я суну ему в лапу.
— Он боится потерять место. Священники снуют по коридору, как мыши.
— Ну, — произнес Джек, — тогда поедем ко мне.
— Готова поспорить, Роберт караулит нас там.
— У меня появилась блестящая идея. Я попрошу предоставить мне здесь комнату на ночь. Прямо сейчас.
Вероника на мгновение задумалась. Потом улыбнулась:
— Вот он, американский натиск. Неудивительно, что вы выиграли войну. Идем.
Выйдя из машины, они направились в гостиничный вестибюль. Медленно, неохотно оторвавшись от зеркала, портье поднялся на ноги, поклонился им и произнес:
— Buona sera, signorina. [38] — Легкой, величественной походкой он прошел за стойку, чтобы снять ключ с крючка.
— Скажи ему, что мне нужна хорошая просторная комната с ванной, — произнес Джек.
Вероника перевела его просьбу на итальянский. Лицо портье приобрело грустное, беспомощное выражение. Он склонился над планом отеля, приколотом кнопками к столу, и принялся изучать его с таким видом, словно это была карта, указывающая место, где зарыт клад. Портье отрицательно покачал головой. Сокровища оказались уже выкопанными. Голосом, исполненным сочувствия, он обратился к Веронике по-итальянски.
— Не получится, — сказала она. — Свободных комнат нет. Он с радостью забронирует номер на завтра…
— Очень мило с его стороны, — огорченно произнес Джек. — Завтра ты переезжаешь к подруге, верно?
— Да.
Вероника улыбнулась; разочарование Джека радовало девушку, тешило ее тщеславие.
— Не переживайте, — сказал Джек портье.
— Scusi, signore. [39]
Неискренняя печаль появилась на красивом лице портье, который чувствовал себя помехой для ночи интернациональной любви.
— Desolato. [40]
— Я тоже desolato, — сказал Джек. — Вы даже не представляете, в какой степени я desolato.
Он повернулся к Веронике.
— Когда мы увидимся?
— Я позвоню тебе завтра утром, когда перееду на квартиру.
— Я уйду из гостиницы рано. Давай пообедаем вместе.
Вероника кивнула.
— В том же ресторане. «У Эрнесто». Я его полюбил. В четверть второго.
— Хорошо, — Вероника пожала его руку; портье с интересом следил за ними. — Мне очень жаль, что так вышло. Я тебя предупреждала, верно?
— Да, ты меня предупреждала.
Вероника усмехнулась:
— Сам виноват. Упустил шанс на пляже.
— Спокойной ночи, — сказал Джек.
Не обращая внимания на портье, он поцеловал ее в щеку. Мужчины проводили взглядами поднимающуюся по лестнице девушку; она покачивала бедрами чуть сильнее, чем обычно. Ее каблучки дразняще застучали по мраморным ступеням, Джек посмотрел на портье; служащий отеля следил за ногами Вероники, и его лицо светилось нескрываемым юношеским вожделением.
— Спокойной ночи, дружище, — сказал Джек.
— Buona notta, signore, [41] — вздохнув, отозвался портье.
К тому времени, когда Джек сел в машину и включил фары, портье уже занял деревянное кресло, стоящее в вестибюле перед зеркалом, и снова с благодарностью и восхищением уставился на свое отражение.
Священники опять победили, подумал Джек, заведя мотор и быстро набрав скорость. Чего еще ждать от Рима?
Я нахожусь в ярко освещенной, прокуренной комнате. Потом появится другая комната, освещенная не столь ярко, с менее густым дымом, но это случится позже и покажется более страшным. А пока пятеро человек в измятой форме сидят вокруг стола; они курят и играют в карты. В помещении жарко, на закрытых окнах висят плотные шторы затемнения, мы играем в покер. У меня на руках отличные карты, но я все равно проигрываю. Ставки принимаются только наличными. Справа от меня сидит игрок с тремя десятками; он забирает купюры, широко улыбаясь белозубым ртом. Я смотрю на остальных четырех мужчин и внезапно понимаю, что все они — мертвецы. Победитель погибнет на пляже через пару недель; остальные умрут позже от рака, алкоголизма, старости; кто-то покончит с собой. Шелестят фунты, однорукий лифтер приносит очередную бутылку шотландского виски, раздобытую на черном рынке, деньги переходят из одних рук в другие.
Я знаю, что проиграю сегодня сто двадцать фунтов и что весь Лондон утонет в дыму пожаров, которые начнутся после бомбежки. Становится темно; я приближаюсь по сосновой аллее к деревянной хижине. Пахнет сырой глиной, виски, больницей. Сквозь щели в стенах домика наружу пробивается свет. Я спускаюсь по ступеням. Смотрю. Двое рослых лысых мужчин в запачканных белых фартуках что-то делают у стола, оживленью разговаривая. Я вижу — они склонились над телом, лежащим на столе; оно очень бледное; они разрезают его на куски. Люди в фартуках, залитые ярким светом, не обращают на меня внимания. Я хочу убежать, но не могу, потому что я и есть тот человек, который лежит на столе; это меня расчленяют ножом на части. Я пытаюсь закричать, но из моего горла не вырывается ни звука. Я парализован ужасом, потом испытываю внезапное облегчение. Все кончено, с радостью думаю я. Дело сделано. Я умер. Мне уже ничто не грозит. Бояться больше нечего. Звенят похоронные колокольчики. На моем лице выступает холодящая влага…
Перезвон колокольчиков сменяется одним пронзительным звонком, дощатая хижина превратилась в гостиничный номер, роса на лице стала кровью. Джек проснулся. Возле кровати звонил телефон. Он попытался нащупать в темноте выключатель лампы. Нашел его, нажал кнопку; зажегся свет. Джек автоматически посмотрел на часы, стоявшие на туалетном столике. Они показывали половину четвертого. Он поднес руку к лицу. Из носа текла кровь. Джек зажал его платком. Охваченный страхом, предчувствием недобрых вестей, которые способен принести ночной звонок, он снял трубку.