Джек собрал газеты и бросил их в корзину для мусора, чтобы больше к ним не возвращаться. Рукопись статьи о Делани по-прежнему лежала на столе, прижатая пепельницей. Джек выдвинул ящик и положил туда рукопись. Деспьер просил уничтожить материал, но пока Джек не мог заставить себя сделать это.
Он взял в руки постановочный сценарий картины и попытался сосредоточиться. Завтра съемки не состоятся из-за какого-то праздника. Джек обрадовался большому количеству праздников, отмечаемых католической Европой. Он сможет немного расслабиться и более тщательно подготовиться к дальнейшей работе. Но ксерокопированные строки расплывались перед его глазами; в голове Джека мелькал бесконечный калейдоскоп имен и фамилий — Делани, Деспьер, Вероника, Элен, Карлотта, Барзелли, Клара, Брезач, Делани, Деспьер, Вероника, Элен, Карлотта, Барзелли, Клара, Брезач…
Это как массовое изъятие вкладов из банка, подумал он. Все требуют немедленной выплаты. Паника. Атака со всех сторон. Все события связаны между собой. Джек заставил себя сконцентрироваться на лежавшем перед ним сценарии. В нем было нечто фальшивое. События следовали одно за другим в разумном, логическом порядке. Это было ложью, присутствующей во всех фильмах, романах, рассказах. Упорядоченность убивала правдоподобие.
Зазвонил телефон. Пьяный мужчина, в голосе которого звучал американский акцент, попросил позвать Мари-Лу Макклейн и отказался поверить, что Мари-Лу здесь нет.
Звонок напомнил Джеку о том, что он обещал позвонить Элен и объяснить ситуацию. Утром он отправил ей короткую телеграмму, которая вряд ли ее удовлетворила. Он вытащил лист почтовой бумаги и принялся быстро писать, пытаясь изложить причины, вынуждающие его задержаться в Риме. Написав «Любящий тебя Джек», он услышал стук в дверь. Джек перевернул листок, направился к двери и открыл ее.
Он увидел в коридоре Брезача. Парень стоял, ссутулившись, в своем пальто, с непокрытой головой, держа под мышкой две папки. Брезач молча прошел в комнату, бросил сценарии на диван и плюхнулся в кресло, вытянув вперед ноги, не вынимая рук из карманов. Вид у него был измученный и возбужденный. Джек закрыл дверь и посмотрел на Роберта.
— У вас найдется выпить? — устало пробормотал Брезач.
— Прекрасная идея. — Джек налил виски им обоим.
Он удивился тому, как сильно обрадовался появлению Брезача.
Роберт с жадностью отхлебнул виски. Заметил газеты, лежащие в корзине для мусора:
— Бедняга Деспьер. После стольких войн…
— Если вовремя не остановишься, — не желал давать волю чувствам Джек, — в конце концов непременно дождешься той войны, на которой тебя убьют.
— Алжир! — Брезач фыркнул. — Не знаю, кто вызывает во мне большую жалость — Деспьер или несчастный феллах, бросивший ту гранату. Я не испытывал любви к Деспьеру. Наверно, мне следовало ненавидеть его. Ведь это он познакомил вас с Вероникой. Но это… — Он сделал гримасу. — La gloire… [55]
— Ты не знал его по-настоящему, — возразил Джек.
— Французы меня раздражают.
— Знаешь, что Деспьер писал об Алжире незадолго до смерти? Он писал, что эта война — обоюдная подлость.
— Я же сказал, что французы меня раздражают, — заявил Брезач. — Я не говорил, что они глупы.
— Хватит, — сухо обронил Джек. — Больше я не хочу об этом говорить.
Брезач заметил напряжение в голосе Джека.
— Извините. Черт возьми, люди иногда умирают. Завтра на вас, меня, мою тетушку-калеку сбросят бомбу. Если бы у меня был запас лишних слез, я бы пролил одну или две слезинки по случаю гибели француза. Но я их все уже выплакал. Я просыпаюсь ночью в слезах и ищу рукой Веронику. Я оплакиваю живых. Старомодная, романтическая поэзия, — с яростью в голосе произнес он и добавил: — Я ненавижу себя. Однажды настанет день, когда я не смогу простить себя за то, что не совершил самоубийства. О Господи…
Он отпил виски.
— Я пришел сюда не ради подобных разговоров. У меня появились кое-какие мысли насчет картины. Вы меня выслушаете?
— Да.
— Мы не сделаем из картины шедевра, но от нее хотя бы не будет тошнить.
Джек засмеялся. Брезач настороженно посмотрел на него.
— Почему вы смеетесь? — спросил Роберт.
— Просто так.
Зазвонил телефон.
— Черт возьми, — сказал Брезач, — вы могли попросить не соединять вас ни с кем?
Это был Холт.
— Джек, — произнес он своим тягучим голосом, — я еду к Морису в больницу. Меня обещали пустить к нему на две минуты, хочу, чтобы вы знали, что я сообщу Морису о том, как замечательно вы и Брезач справляетесь с работой и как мы все вам благодарны…
— Спасибо, Сэм, — произнес Джек, тронутый вниманием Холта. — Брезач сейчас у меня, я передам ему ваши слова.
— Если вам что-нибудь нужно, — сказал Холт, — просите, не стесняйтесь.
— Не волнуйтесь, Сэм, мы еще попросим.
— Ну? — произнес Брезач, когда Джек положил трубку. — Что ему надо?
— Он хотел повесить нам обоим на грудь по медали, — сообщил Джек. — Ладно, что ты можешь сказать о фильме?
— Всему свое время. Сначала мне надо поесть. Весь день меня выворачивало, сейчас голова кружится от голода. Вы уже ели?
Джек понял, что забыл поужинать. Стрелки часов показывали тридцать минут одиннадцатого.
— Нет.
— Я вас угощаю. — Допив виски, Брезач встал. — Теперь, когда мне предстоит стать известным кинорежиссером, я должен привыкать платить за других. И мне хотелось бы начать с вас.
Брезач настоял на том, чтобы они пошли ужинать в «Пассето». Он никогда там не был, но слышал, что этот ресторан считается лучшим и, возможно, самым дорогим в Риме.
— Теперь я должен заботиться о престиже, — усмехнулся он, когда они садились в такси возле гостиницы. — Меня не должны видеть в какой-то старой дыре.
Днем Холт отвел Роберта в сторону и вручил ему конверт с сотней тысяч лир. Это на побочные расходы, тактично пояснил американец.
— Он не знает, — заметил Брезач, — что у меня есть лишь две расходные статьи — пища и жилье.
Когда они сели за один из столов переполненного людьми ресторана, Брезач обвел зал критическим взглядом.
— Вы заметили, что, когда римляне хотят создать атмосферу роскоши, они неизменно имитируют интерьер общественной бани? Итальянцы, — произнес Брезач, с неприязнью рассматривая сидящих за соседними столиками гостей, — самые красивые люди на земле. До тех пор, пока не разбогатеют.
— Будь осторожен. Теперь ты начал работать и, вероятно, когда-нибудь станешь богатым.
— Нет, — возразил Брезач. — Я уже решил, как поступлю, если получу много денег. Промотаю их немедленно. Останусь бедным и худым. Никто еще не создал ничего стоящего, располагая большим счетом в банке.