Тем временем Эйвери торопливо зарядила кассету в магнитофон, попятилась к кровати и села на покрывало. Нажимая кнопки на пульте, она быстро перемотала плен­ку на самое начало. Шифр студии был ей знаком: кажется, штат Вашингтон? Фамилия журналиста ничего ей не го­ворила, но оператором в титрах значился Вэн Лавджой.

В ней поднялась волна ликования. Раз Вэн послал за­пись Айришу, в ней должно содержаться нечто чрезвы­чайно важное. Однако минуты шли, а она так и не поня­ла, что же именно. Уж не пошутил ли Вэн?

Репортаж был посвящен некоей военизированной ор­ганизации, стремящейся к захвату власти. Она базирова­лась в никому не известном месте, где-то в чаще лесов. На уик-энды члены организации съезжались туда и строили планы уничтожения всех, кто хоть чем-то от них отличал­ся. Их основной целью было взять власть над всей Амери­кой, чтобы создать наконец чистую в расовом отношении нацию.

Насколько знала Эйвери, сам Вэн с полным безразли­чием относился к политике в любых ее проявлениях, но, вероятно, его потрясло дикое человеконенавистничество, которым были пропитаны идеи группировки. Он заснял их учения, раздачу оружия и боеприпасов, тренировки новичков (их обучали партизанской тактике ведения во­енных действий) и занятия с детишками (этим вдалблива­ли, что они выше всех прочих). Все это преподносилось под прикрытием христианского учения.

Сюжет был захватывающий, и ее журналистская нату­ра восставала, когда приходилось включать перемотку. Время от времени она запускала нормальную скорость, желая уловить, в чем же особая ценность пленки, заста­вившая Вэна послать ее Айришу, но никак не могла обнаружить ничего существенного.

Камера запечатлела сидящую группу вооруженных до зубов мужчин в военном обмундировании. Эйвери отмо­тала пленку назад и снизила скорость, чтобы как следует вглядеться в каждое лицо. Командир промывал мозги жадно внимающим подчиненным.

Вэн дал крупным планом лицо одного из мужчин, и Эйвери ахнула. Она узнала его. И почувствовала приступ головокружения.

Выглядел он непривычно. Сквозь короткий ежик волос просвечивала кожа головы, лицо было в разводах маски­ровочной краски, но она опознала его в первый же миг. Как-никак он несколько месяцев жил с ней бок о бок.

«То, что все люди созданы равными – чистой воды брехня, – надсаживался в микрофон инструктор. – Треп разной неполноценной швали, надеющейся, что кто-нибудь да клюнет».

Человек, которого узнала Эйвери, зааплодировал и за­свистел. В его глазах вспыхнула злоба.

«Мы не желаем жить рядом с ниггерами, жидами и го­лубыми, верно?»

«Верно!»

«Мы не потерпим, чтобы они развращали наших детей своим коммунячьим бредом, верно?»

«Верно!»

«Так как же тогда мы поступим с теми, кто утверждает, что это необходимо?»

Вся группа, как один, вскочила на ноги. Объектив Вэ­на по-прежнему был направлен на лицо самого, наверное, фанатичного и оголтелого участника действа.

«Мы уничтожим это отребье! Убьем подонков!» – орал он, и его раскрашенное лицо зловеще искажалось.

И тут кто-то открыл дверь. Эйвери поспешно выклю­чила видеомагнитофон и вскочила.

– Джек! – Она подняла к губам бескровные пальцы. Ноги отказывались ее держать.

– Меня послали за тобой. Мы уже должны быть вни­зу, но я рад, что у нас есть минутка наедине.

Эйвери стояла, прислонившись спиной к телевизору. Бросив взгляд через плечо Джека, она увидела, что гости­ная опустела. Все ушли вниз.

Он надвигался на нее:

– Я хочу знать, зачем ты это сделала.

– Что сделала?

– Зачем так со мной обошлась?

Грудь Эйвери поднялась и опала в единственном, словно последнем вздохе:

– Джек…

– Нет, я обязательно хочу это знать. Дороти-Рей го­ворит, что я тебе никогда и даром не был нужен, что ты заигрывала со мной, стараясь стравить меня с Тейтом. Зачем, черт тебя возьми? Я чуть не поссорился с братом. Едва не сломал из-за тебя свою семью.

– Джек, мне очень жаль, что так случилось, – серьез­но сказала она. – Честное слово, жаль, но…

– Хотела выставить меня этаким шутом, да? Думала самоутвердиться, унизив Дороти-Рей?

– Джек, пожалуйста, выслушай меня.

– Нет уж, изволь ты меня выслушать. Ты мизинца ее не стоишь. Ты хоть заметила, как она совершенно без посторонней помощи бросила пить? И ведь любит меня, несмотря на…

– Джек, когда Эдди начал работать на Тейта?

Он тихо чертыхнулся и нетерпеливо переступил с ноги на ногу:

– Я для чего, спрашивается, тут разоряюсь, чтобы ты…

– Это важно! – крикнула она. – Как Эдди смог на­столько втереться в доверие Тейту, что тот сделал его руководителем своей кампании? Кто-нибудь проверял его данные?

– Что ты мелешь? Тебе не хуже моего известно, что никуда он не втирался. Его специально взяли для этой работы.

– Взяли? – пискнула она. – Кто, Джек? Кому такое пришло в голову? Кто его взял?

Джек непонимающе на нее воззрился, потом слегка пожал плечами:

– Папа.

49

Корт Риэл был приятным местом, но не вполне под­ходящим для празднования успеха Тейта Ратледжа, по­скольку имел единственный вход. Массивные двустворча­тые двери вели в зал через короткую узкую арку. И разу­меется, там сразу начали образовываться заторы.

Через тесный проход новоизбранного сенатора почти внесла в зал толпа восторженных и шумных родственни­ков, друзей и сподвижников. Свет телекамер золотил его волосы, создавая вокруг головы подобие нимба. В его улыбке сквозила уверенность в себе и застенчивость – сочетание, способное поднять хорошего человека до ис­тинного величия.

Тем временем, не сводя с Тейта глаз, высокий седой мужчина прокладывал себе дорогу к разукрашенной платформе у противоположной от входа стены зала. От­тирая в сторону репортеров и поклонников Ратледжа, он каким-то образом умудрялся не привлекать к себе внима­ния. За долгие годы он в совершенстве овладел этим ис­кусством.

Правда, с недавних пор он засомневался, не изменяет ли ему профессионализм, потому что был почти уверен: миссис Ратледж не единожды выделяла его взглядом из толпы.

Вспомнив о ней, он вдруг осознал, что ее не было среди тех, кто вместе с Тейтом направлялся к подмосткам. Зор­кие глаза Седого тут же обратились к дверям. А, вот и она, замыкает шествие, явно расстроена – очевидно, из-за того, что отстала от остальных.

Он вновь сосредоточился на молодом многообещаю­щем лидере, чье появление в зале повергло публику в счастливое неистовство. Когда он начал подниматься по ступенькам, из сетки под потолком выпустили воздушные шары. Сумятица еще более возросла, а разглядеть что-нибудь стало еще труднее.