Джеф шевельнулся в ее объятиях, напрягся и по его телу пробежала томная дрожь. Голова его потянулась к ее лицу, губы открылись, будто готовясь издать крик. Она поцеловала его в щеку, разбудив его.

— Что случилось? — прошептала она. — В чем дело?

Он внимательно посмотрел на Люси, не сразу понимая где он, и не узнавая ее.

— Что с тобой, Малыш? — тихо повторила она, крепче прижимая его к себе.

И юноша расслабился.

— Ничего. — Он улыбнулся, подвинулся и улегся на подушку, устремив взгляд в потолок. — Кажется, мне что-то снилось.

— Что?

Он не сразу ответил:

— Так, ничего, — и провел пальцами по ее волосам. — В любом случае, спасибо, что ты меня разбудила.

— Так что снилось? — с любопытством настаивала Люси.

— Война, — сказал он, снова подняв глаза к потолку.

— Какая война? — спросила Люси, озадаченно, потому что Джефу было не больше двух лет, когда кончилась война.

— Война, на которой меня убьют, — спокойно ответил Джеф.

— О, нет, — воскликнула Люси, подумав: «Так вот что снится сегодня молодым людям. А я тут лежала и поздравляла себя с победой.

— Повторяется один и тот же проклятый сон, — сказал Джеф. — Все происходит в городе, в котором я никогда не бывал, и вывески магазинов на непонятном языке, а я бегу, бегу по улице и не могу понять, откуда летят пули, а они все ближе и ближе, и я знаю, что если не проснусь сейчас же, то меня убьют.

— Ужасно… — прошептала Люси.

— Да не так уж все и плохо, — сказал юноша. — Мне всегда удается вовремя проснуться. — И в темноте сверкнула его улыбка.

Вдруг вся ночь, казалось, изменилась для Люси, приобрела вкус предчувствия, окуталась туманом снов, и мальчик, лежащий рядом с ней, стал внезапно чужим и одновременно печально желанным. Она наклонилась и поцеловала его.

— Не нужно больше видеть снов, — попросила она и дальше последовал первый упрек. — Это нечестно.

Он засмеялся и хоть на этот миг, по крайней мере, она почувствовала, что спасла его.

— Ты права, — сказал он. — Буду воздерживаться от сновидений.

Она села.

— Нужно посмотреть, который час, — сказала она. — Где твои часы?

— На столе, — сказал Джеф, — возле окна.

Она встала с постели и босиком пошла по деревянному полу сквозь рассеянный лунный свет. Нащупав часы, она поднесла их к глазам. Светящийся циферблат показывал почти четыре.

— Мне пора, — сказала Люси, наклоняясь, чтобы надеть туфли.

Юноша сел на кровати, наблюдая за ней.

— Еще рано, — попросил он. — Не уходи еще.

— Пора, — сказала Люси.

— Какое? — она встала в напряженном ожидании.

— Пройдись еще раз, — тихо сказал он. — По лунному свету.

Люси бесшумно сняла туфли, неподвижно постояла и медленно пошла, ее высокое обнаженное тело матово блестело на фоне темной комнаты.

Глава 8

Тони разбудил крик совы. Он скинул во сне одеяло, потому что спал очень беспокойно и ему было холодно. Он нагнулся и поднял одеяло обратно в гамак, так и оставшись лежать с кипой покрывал, нагроможденных сверху, дрожа согреваясь и прислушиваясь к крикам совы. Теперь сов было уже две.

Одна рядом, прямо за домом, другая где-то возле озера, приблизительно в ста пятидесяти ярдах от крыльца. Они перекликались друг с другом, снова и снова, в темноте ночи, монотонно и угрожающе, как индейцы, подающие последний предупредительный сигнал перед тем, как начать осаду жилища.

Он не любил сов. Он не любил все, что издает громкие звуки ночью. Если им так уж нужно поговорить, то почему бы не слетать друг к другу и не договориться? Но не тут то было. Они просто сидели, спрятавшись в кронах деревьев, трусливо подавая друг другу голоса. Тони не нравилось даже как они летали. Как-то тяжеловесно неуклюже и подозрительно, и мальчик был уверен, что и пахнут они отвратительно, если подойти к ним поближе.

Луна опустилась ниже и стало очень темно. Он уже немного даже жалел, что не остался спать в доме, в своей комнате. И не то чтобы он боялся темноты. Если бы не совы, никаких сомнений бы не было. Просто жутко было лежать в кромешной темноте и слушать эти звуки, будто предвещающие какую-то беду.

Он уже думал было встать и вернуться в дом, посмотреть который час. Должно быть уже четыре часа, потому что он знал, что в ту ночь Луна должна была зайти в три пятьдесят семь. Тони мог с уверенностью сказать, что ни один мальчишка во всем лагере, который бы знал, что Луна в ту ночь должна зайти именно в три пятьдесят семь.

Зайдя в дом, он может заглянуть к маме. Но она может проснуться, и что он скажет? Что испугался сов? Или что боится темноты? Она-то ничего, но она обязательно напишет отцу, и папа пришлет длинное письмо, подшучивая над его детскими страхами. Тони не был против шуток как таковых, но были некоторые вещи, над которыми он предпочитал бы не смеяться.

Конечно, мама может и не проснуться. Однажды он зашел к ней в комнату в середине ночи и застал ее спящей так глубоко, что даже дыхания не было слышно. Она просто лежала неподвижно и даже одеяло не вздымалось при вдохе. Его пронзила страшная мысль. Он подумал, что она не спит, что она умерла. Это было невыносимо и Тони не удержался и, подойдя к кровати, склонился над матерью и пальчиком приподнял ей одно веко. Она даже не шелохнулась. Она продолжала лежать и глаз казался чужим. Это был вовсе не глаз, а что-то пустое. Он ничего не видел, он не светился. Ничего страшнее в своей жизни Тони еще не видел. Глаз был мертв как сама смерть. Испуганный, мальчик опустил веко, оно опустилось, мама при этом зашевелилась и начала дышать глубже. Это снова была его мать. Он ничего не сказал ей об этом происшествии. Много было вещей, о которых Тони никому не говорил. Например, сама мысль о смерти. Когда ему случалось зайти в комнату в момент подобного разговора, как было после похорон их соседа Уоткинса, взрослые замолкали и меняли тему на обсуждение погоды, школы или прочей чепухи. Он притворялся, что ничего не понял, но до него все прекрасно доходило. Когда ему было четыре года, в доме тетки в Хаверфорде умерла его бабушка. Его повезли туда попрощаться с ней в ее большом старом доме, позади которого была теплица. Он запомнил запахи этого дома. Запах, царивший здесь при жизни бабушки — смесь всех яблочных, тыквенных и ананасовых пирогов, которые постоянно пеклись бабушкой, и запах умирающей — лекарства, дым сигарет, которые курили внизу печальные и испуганные люди. В самый последний момент, бабушка решила поспешить, и ребенка не успели отвезти в гостиницу. Дом заполнился людьми, и Тони затолкнули в крошечную комнатушку, примыкающую к прихожей, и он слышал, как всю ночь ходили люди, они шептались и плакали, и он запомнил чьи-то слова: «Она обрела покой».

Мальчик много размышлял над этим, хотя никому ни слова не говорил, потому что знал, что взрослые не одобрят его разговоров на эту тему. И он самостоятельно пришел к выводу, что бабушка решила умереть ночью, потому что днем люди увидели бы это и ей было бы стыдно. И долгое время он хранил убеждение, что люди умирают, когда решают, что пора уйти из жизни. Если решить не умирать, то будешь жить. Это ты сам, думал он, сам делаешь с собой все, что хочешь. И только случай помог ему изменить свое представление. Пытаясь словить бейсбольный мяч, он сломал палец. Тогда ему было около восьми лет. После этого палец так и остался кривым. Верхний сустав причудливо изогнулся. Через некоторое время палец перестал болеть, но не выровнялся. Тони мог выпрямить его, прижать к столу, но потом палец упрямо принимал свою уродливую форму. Мальчик смотрел на него, и говорил сам себе: «Это мой палец, и если я скажу „выровняйся“, он должен будет выровняться. Но ничего подобного. И тогда ребенок начал понимать, что если приказать своему организму „не умирай“, это ничего не изменит, смерть придет все равно.