То же время. Германия. Потсдам.
Особняк Ольги Чеховой.
— Дорогая, ты выглядишь такой раздраженной, — бросила с насмешливым взглядом элегантная женщина приятной наружности.
— Мне сложно с ним общаться, тяжело. Понимаешь, он совсем не понимает юмора. Просто какой-то одержимый…
— Наверное, такие и вырезали все население Иерусалима во время очередного крестового похода. Но ты ведь справляешься?
— Да, но… мне бы уже хотелось как-то от этого избавиться.
— Уехать отсюда?
— Возможно. Но куда? Да и дела…
— Бродвей такую красотку, как ты, не упустит, — улыбнулась подружка. — Марлен ведь уехала, и все у нее получилось.
— Ты думаешь, он меня отпустит?
— А ты у него будешь спрашивать?
— Нет… но дела…
— Да какие дела? Ты что, не понимаешь, что этот ефрейтор втягивает старую, добрую Германию в кровавую кашу? Будто бы немцы в прошлую войну не настрелялись.
— Я не знаю, как мне быть. — Ольга тяжело вздохнула и села на кресло, грустно рассматривая бокал с легким, полусладким вином. — Меня ведь здесь держат не только контракты и гонорары. Все очень непросто.
— Так влюбись в кого-нибудь. Отдайся этому чувству и забудь обо всем.
— Предлагаешь очередное сумасбродство? — улыбнулась Чехова. — Я уже однажды так поступила. И вот — моя дочь выросла без отца. Это не то, что я бы для нее хотела.
— Но ты же была счастлива, не так ли? Вот и действуй.
— Но в кого? Загореться страстью к очередному банкиру? — усмехнулась Ольга. — Увольте. Я такой «радости» больше не хочу.
— Так выбери военного.
— Не хочу, — отмахнулась актриса. — Они либо бараны, либо зануды. Особенно штабные. Этот ефрейтор пытается нам тут все рассказать про древних викингов, которые переоделись в новые мундиры… но… не похоже. Война ведь теперь другая. Не то, что во времена Наполеона, когда даже генерал мог вполне возглавить атаку своих гренадеров со шпагой в руке.
— Ну, милочка, в этом я с тобой не соглашусь. У нас вполне достаточно озорных и решительных генералов. И я, насколько ты знаешь, питаю к ним большую слабость.
— Не знаю… — покачала головой Ольга. — Мне нужна яркая личность. Ты же знаешь, как я чувствую себя с серыми людьми…
— И все равно — я тебе очень рекомендую, походи на приемы, где бывает генералитет, и обязательно встретишь какого-нибудь яркого солдатика, подходящего даже для такой привереды, как ты, — подмигнула ей подруга и отпила из бокала, озорным взглядом смотря на Ольгу.
25 июля 1939 года. Москва. Кремль.
Кабинет Сталина.
— Товарищ Сталин, — начал Берия, — все необходимые материалы по делу Лазаря я подготовил. Вот. — Он протянул папку. — Сделал по тому же принципу, что и для Ягоды.
— Он тут?
— Нет. Мы пригласили его на двадцать часов.
— Хорошо, — кивнул Хозяин и углубился в чтение. Через пару минут, не отрываясь, он спросил: — Как дела с Василием?
— Вас интересуют развитие его дел со Светланой? — уточнил Берия.
— В том числе.
— На удивление тихо. Он полностью ею поглощен.
— У них далеко зашло?
— Только общаются и много проводят времени вместе. Лазарь был в госпитале. Света — дома одна. Вот он и помогал, чем мог. Впрочем, до интима у них не дошло.
— Пил?
— Нет. Вообще за эти дни ни капли не выпил. Даже курить меньше стал, так как Светлане не нравится дым сигарет.
— А что с дисциплиной?
— Светлана на него очень положительно влияет со всех сторон, — уклончиво ответил Лаврентий Павлович. — Пока ни о каких закономерностях говорить нельзя. Нужно подождать, посмотреть.
— Это хорошо. Очень хорошо. Что-то новое выяснили по жене?
— Наши заказчики. Группа. Пока в разработке. Да вы и сами видели странное поведение «кавалерийского лобби», как его называет Лазарь.
— Болваны… — с горечью произнес Иосиф Виссарионович. — Ну чего они добиваются? Проблем?
— Брать их пока нельзя. У нас есть подозрения, что они действовали не совсем самостоятельно. Лазарь и промышленному блоку партработников дорогу перешел. Там много голов было срублено, пока налаживали работу производств по-новому. Противодействие было очень серьезным. Нередко приходилось общаться с особенно пламенными борцами по моему ведомству. А Лев Захарович, так вообще — ни дня без драки не проводил. Двадцатые годы, конечно, очень сильно рабочих распустили. Хуже царских времен трудятся.
— Согласен, — кивнул Сталин. — Как будут готовы дела по всем фигурантам — мне на стол. И смотри, что да как можно сделать для аккуратного их удаления. Кстати, нашли непосредственного исполнителя?
— Некий гражданин Дьяконов. Сотрудник гаража. Он под наблюдением.
— Хорошо. Если его попытаются перевести — переводите. Не нужно вызывать подозрения у нашего героического «кавалерийского лобби». И следите за ним. Копите материал. Если будет уличен в уголовных операциях — бери. И чтобы суд с шумом. Но не раньше, чем через полгода.
— А если не найдем?
— Тогда с ним произойдет несчастный случай. Совершенно нейтральный. Водки там перепьет и умрет от алкогольного отравления. Он ведь наверняка балуется? — Берия внимательно выслушав Сталина, кивнул.
— Балуется.
Спустя полтора часа, там же.
— Здравствуйте, товарищ Сталин. — Тухачевский вошел в кабинет, слегка прихрамывая и придерживая подвязанную руку.
— Здравствуйте, товарищ Тухачевский. Присаживайтесь. Как ваше здоровье?
— Уже лучше, спасибо, — кивнул маршал, садясь на указанный ему стул подле стола вождя.
Наступила небольшая пауза. Секунд на двадцать. После которой Сталин произнес, кивая на папку, лежавшую на краю стола:
— Вам, вероятно, это будет интересно.
— Это касается Монголии? — слегка озабоченно переспросил Михаил Николаевич. — Мне говорили, что справились там наши ребята очень хорошо.
— Не только. Ознакомьтесь. Там не так много.
Тухачевский кивнул в знак согласия, взял в руки папку, открыл ее и принялся читать. На его лице не дрогнул ни один мускул. Вообще. Он читал так, словно перед ним был какой-то нейтральный журнал, повествующий о рыбалке на Амуре и том, какие снасти где там применять, когда и для какой рыбы.
Изучение содержимого папки затянулось на полчаса, в течение которых Сталин очень внимательно следил за лицом Тухачевского, сравнивая его с Ягодой, который поплыл уже после первого листа. Закончив, Михаил Николаевич спокойно сложил листы. Закрыл папку. Положил ее на стол и, повернувшись, прямо посмотрел в глаза Сталина и спросил: