В Нью-Йорке их ждала на вокзале толпа, а другая еще большая толпа ждала у отеля, в котором им были оставлены комнаты. Ви засыпали цветами, репортеры не давали им проходу, умоляя назначить час для их интервьюирования.
Все, одним словом, было точь-в-точь как на всех "премьерах".
Более всех радовался поездке сам м-р Росс. Путешествие было для него одним сплошным удовольствием. Сознание, что он мог, проснувшись утром, сказать себе, что в этот день ему не надо ни о чем заботиться, что его работа временно передана в другие руки, что он может позволить себе отдохнуть, — приводило его в самое сияющее настроение. Он настоял на том, чтобы все счета оплачивались им, а так как с ним был его секретарь, то все устраивалось, как по волшебству: отделения в вагонах железных дорог, комнаты в отелях, автомобили, цветы, фрукты, конфеты, билеты в театры и концерты. Стоило только что-нибудь пожелать, как это тотчас же являлось. Что можно было бы еще прибавить для человеческого благополучия? Разве только то, что Ви очень иногда хотелось съесть какое-нибудь простое сытное блюдо и все утро пролежать в постели, вместо того чтобы заботиться все время о том, чтобы ни на йоту не пополнеть, а для этого делать по утрам всякого рода гимнастику.
Первое представление новой картины прошло в Нью-Йорке с таким же успехом, как "Депутат дьявола" в Энджел-Сити, и сопровождалось такими же шумными, восторженными овациями. На следующий день Бэнни сидел с Ви за утренним завтраком и читал ей вслух газетные отчеты о ее вчерашнем триумфе с подробным перечислением, кто был в театре и что на ком было надето. Оба весело смеялись, в то время как лакеи бесшумно подавали на стол. Потом Бэнни повернул страницу газеты и прочел телеграмму из Энджел-Сити, гласившую о том, что началась забастовка нефтяных рабочих, в которой приняли участие десять тысяч человек. Нефтепромышленники заявили, что они не желают больше признавать Нефтяного бюро, и опубликовали новые ставки. Как сообщали газеты, ожидались большие волнения в силу того, что агитаторская деятельность радикалов все последнее время была очень интенсивна.
VI
Бэнни устроил себе каникулы и должен был весело проводить время и всегда иметь довольный вид. Это последнее условие было необходимо для того, чтобы не нарушалось хорошее настроение его спутников. Поэтому он с довольной улыбкой сопровождал отца и Ви в театр, оттуда, усадив м-ра Росса в наемный автомобиль, ехал с Ви куда-нибудь ужинать вместе с другими артистами экрана, и они только поздно ночью возвращались к себе в отель.
По утрам Ви отправлялась с Бэнни в специальный гимнастический зал, где они вместе проделывали целый ряд акробатических номеров, и Ви говорила, что если когда-нибудь м-р Росс будет вынужден бросить свое дело, а она подурнеет и должна будет оставить сцену, то они с Бэнни смогут заработать несколько сотен долларов в неделю своими акробатическими кунст-штуками. После полудня Ви отправлялась или с визитами, или в магазины и в этом случае требовала, чтобы Бэнни ее непременно сопровождал, так как у него был такой "замечательный вкус", и ведь если она заказывала себе туалеты, то это единственно только для того, чтобы понравиться ему, Бэнни…
Своего Бэнни Ви продолжала любить по-прежнему. Она его обожала и была вполне счастлива только в его присутствии. Ей хотелось показывать его всему свету, включая сюда же и мир газет. Что касается Бэнни, то они уже достаточно долго были вместе для того, чтобы он мог вполне хорошо ее изучить и отдать себе отчет во всех плюсах и минусах этого союза. Ее так ярко выраженная чувственность его не пугала, так как он сам был молод и пылок, и то искусство любви, которое ему преподала Эвника Хойт, сочетаясь с тем, которому Ви обучили ее многочисленные любовники, кружило им головы, и не было сил противиться охватывавшим их порывам. Но духовно они совсем не подходили друг другу. Ви готова была слушать все, о чем бы он ни говорил, но о том, насколько мало интересовало ее все мало-мальски серьезное, можно было судить по тому, как она ловко старалась переводить такой разговор на другие темы. У нее была своя собственная жизнь — жизнь стремительная, полная возбуждений, жизнь напоказ. Она могла глумиться над миром кино, но тем не менее этот мир был ее миром, и аплодисменты и поклонение были именно тем, чем она жила. Она всегда "была на сцене", всегда играла роль — роль профессиональной любимицы публики, всегда блестящей, юной, красивой, веселой. Задумчивость и сосредоточенность в том кругу, к которому принадлежала Ви, считались чем-то чуть ли не предосудительным.
— Что с тобой, Бэнни? О чем ты думаешь? Уверена, что тебя опять беспокоит эта забастовка.
Сидеть спокойно на одном месте и читать было для Ви совершенно незнакомым занятием. Газеты и журналы иногда красовались на ее столе, и кто-нибудь из ее друзей брал их изредка в руки и проглядывал, но поминутно отрывался для того, чтобы взглянуть на какую-нибудь новую принадлежность ее туалета или принять участие в театральных сплетнях. Углубляться в чтение настолько, чтобы не желать, чтобы вас прерывали, — это было как будто даже немного невежливо. Не правда ли? Что же касается того, чтобы провести весь вечер за книгой, — о такой вещи Ви положительно никогда не слыхала. Она не выражала этого словами, но Бэнни понимал, что с ее точки зрения книга представляла собой нечто очень дешевое, — каждый мог ее себе приобрести и засесть на целый вечер в угол. Но очень немногие могли иметь ложу в театре и сидеть в ней и чувствовать, что вы представляете собой зрелище почти такое же важное, как сама кинематографическая картина или пьеса.
Один из тех молодых людей, которые учились в трудовом колледже Дана Ирвинга, жил в Нью-Йорке. Бэнни как-то раз с ним встретился, и они долго проговорили о положении рабочего движения во всех государствах. Бэнни очень хотелось бы видеться с ним почаще и вместе ходить на митинги — в этом громадном городе столько было интересного, и он был, между прочим, также и центром радикального движения. Но Ви об этом узнала и тотчас же принялась его "спасать", совершенно так же, как если бы он захотел начать курить опиум или пить горькую. Она давала за него обещания своим знакомым, возила его на обеды и вечера и придумывала всякие способы, чтобы не давать ему уходить из дома по вечерам одному. Бэнни понимал, что она все это проделывает для "спасения его души" и, по всем вероятиям, по просьбе его отца, но, как бы то ни было, это его угнетало.
У него нашелся в Нью-Йорке еще один знакомый дом, по поводу посещения которого Ви не выражала никаких протестов — дом его матери. Несколько времени перед тем она вторично вышла замуж. Ее муж был очень богат, у нее был собственный дом, так по крайней мере она писала. Бэнни отправился ее навестить и должен был сделать над собой невероятное усилие, чтобы не выдать своего изумления при ее виде. Она была живым примером того, во что превращается женщина, не желающая сдерживать своих аппетитов, которые непреодолимо влекут ее на все тяжелые, жирные кушанья. Его мать наполняла всем этим себя до такой степени, что сделалась похожа на шар из масла, такой мягкий, что казалось, что вот-вот он растопится. В честь Бэнни она была необыкновенно нарядно одета и имела вид настоящей королевы. Ее муж был богатым ювелиром, и, по-видимому, его жена заменяла ему один из его безопасных ящиков для хранения его драгоценностей. Она настояла на том, чтобы Бэнни взял от нее в подарок бриллиантовое кольцо, а когда он рассказал ей о забастовке рабочих, — дала ему еще и второе, для того чтобы его продать, а деньги вложить в фонд вспомоществования забастовщикам.