М-р Росс в это время был по уши погружен в наблюдение за буровыми работами новых скважин, но Бэнни так настаивал на том, что ему необходимо познакомиться с Гарри Сигером, что он согласился на то, чтобы сын пригласил его вместе с Полем к ним завтракать. М-р Росс наслушался таких новостей, от которых у него совсем пропал аппетит, и он сидел за столом, не дотрагиваясь ни до одного из поданных блюд. Он пришел в ужас от того, что он слышал, но нельзя было, конечно, ожидать, чтобы под этим впечатлением его ум стал работать в том же направлении, как и ум Бэнни. М-р Росс не в состоянии был, конечно, распутать всю путаницу, царившую в мире, да у него и не было ни малейшего желания этим заниматься. Его только испугали известия, что японцы были в Сибири и что наша дипломатия была совершенно, по-видимому, не осведомлена о местонахождении нефти; больше же всего его пугало то, что его сын подпал под влияние всех этих диких, опасных идей.
Так же вот и этот малый, Сигер, — детина шести футов ростом, красивый, как викинг, с густой шапкой поседевших раньше времени волос — результат его напряженной работы. Разумеется, вы не могли отрицать тех фактов, которые он сообщал, не могли заподозрить его во лжи, но — бог мой! — чего ради надо было ему стараться перевернуть вверх дном все установившиеся убеждения и сеять волнения в стране, нападая на правительство? И это за то только, что во время страшной суматохи, царившей во время войны, оно сделало ошибку и не знало потом, как из нее выйти!
Но Бэнни все же удалось убедить отца пойти вместе с ним на митинг социалистов, на котором должен говорить Гарри Сигер. Митинг происходил в большом холле, в котором собралось более двух тысяч человек, и м-р Росс никогда еще в жизни не видел такого количества "опасных" людей: мужчины с иностранными физиономиями, мрачные, с умными, проницательными глазами, с волосами, падавшими длинными прядями на шею; женщины — с короткими волосами и большими очками на носу; рабочие — угрюмые и сосредоточенные, с крупными, резкими чертами лиц.
О, страшные, страшные люди! И этот Сигер, взвинчивающий всю эту публику до исступления, рассказывавший им о "поезде мертвецов", который он видел на Великой сибирской железной дороге, — более двух тысяч мужчин и женщин, запертых в вагонах, в которых перевозят скот. Это были пленные "белых". Белогвардейцы не знали, что с пленными делать, и, заперев их в пустые вагоны, возили по дороге то в одну сторону, то в другую и держали их по нескольку недель на запасных путях до тех пор, пока несчастные не погибали от голода, холода и болезней. А американские войска стояли тут же и кормили этих убийц и снабжали их деньгами и оружием! И все эти гнусности еще продолжаются. Как раз сейчас польские войска двигались по русской территории; они одеты в американские мундиры и убивают американскими снарядами русских рабочих. Что имеет сказать американский народ по этому поводу?
То, что американский народ имел сказать по этому поводу, выразилось таким взрывом оглушительных криков, что у старшего Росса мороз пробежал по спине. Он смотрел на это море человеческих голов, поднятых рук, сжатых кулаков, грозно размахиваемых в воздухе, и прекрасно знал, что все это означало, — никто не мог его провести. Когда вся эта толпа, как один человек, восторженно и громко кричала при каждом упоминании имени Ленина — он знал, что все эти радостные крики относились не к тому, что русский Ленин сделал для России, но к тому, что сделает для Америки какой-то другой, — американский Ленин, "Руки прочь от России!" — этот крик был только отзвуком, эти слова означали: "Руки на "Консолидированного Росса!""
В это самое время м-р Росс взглянул на своего сына. Было ясно, что Бэнни совершенно не разделял страхов своего отца. Он был точь-в-точь таким же, как и вся эта толпа и как вся эта чернь, — возбужденным до последней степени. Он громко кричал: "Руки прочь от России!" — очевидно, или не понимая того, что намеревалась сделать вся эта толпа с "Консолидированным Россом", или, что еще хуже, относясь к этому совершенно безразлично.
VIII
Небольшая группа "красных" студентов Тихоокеанского университета тоже присутствовала на этом митинге, и на следующий день только об этом и было разговору. Но из ближайших товарищей Бэнни идти на митинг никто не захотел, что не мешало им, однако, критиковать теперь речи всех тех, кого они не слышали. Их слова заставляли Бэнни кипеть негодованием. Все эти глупости о национализации женщин, о десятках миллионов жертв большевизма! Как можно было допускать, чтобы в стенах университета произносилась такая ложь? И не предпринималось никаких средств, чтобы с этим бороться.
Бэнни поделился своим негодованием с Питером Нагелем, и тот пошел домой посоветоваться со своим отцом, а вернувшись — объявил, что он охотно готов работать в качестве издателя студенческой газеты — для того, чтобы этим путем выяснить истину.
В тот же вечер устроили митинг, на который собрались все университетские заговорщики, и очень быстро были собраны по подписке требуемые для начала дела деньги — тридцать долларов. Потом большинством голосов решено было издавать еженедельную газету в четыре страницы под заглавием "Расследователь". Далее, так как все находили, что о том, что происходило в России и о ее задачах лучше всех был осведомлен Гарри Сигер, то Рашель Менциес поручено было написать в виде фельетона интервью с этим последним. Другому юному мятежнику было предложено собрать все факты и слухи, касающиеся секретных выдач из студенческого фонда наемным атлетам, содействующим славе Тихоокеанского университета. Что касается Бэнни, то ему, как более других осведомленному в области общественных вопросов, поручено было написать передовую статью на тему, касающуюся университетского снобизма, упомянув о том факте, что один из студентов — индус, юноша исключительных способностей и знаний, получил при баллотировке черный шар; исключительно только вследствие своего индусского происхождения.
Питер Нагель оседлал своего любимого конька и просил поместить его поэму, в которой он осмеивал бога. Это предложение вызвало шумные протесты, в которых указывалось на неуместность и некультурность затрагивать те или другие религиозные темы. Но Питер продолжал настаивать на своем. Издатель он или нет? Если да, то он имел право это напечатать, будучи вполне солидарен с теми, кто считал религию "опиумом для народа". Питера поддерживал Билли-Джордж, настаивавший на том, что новая газета должна затрагивать все решительно современные темы. В конце концов "Расследователь" был написан, проредактирован, сдан в набор и напечатан. Из типографий принесли листки, совсем еще влажные и мягкие, напоминавшие собой саранчу, только что вылезшую из своих кукол. Но на следующее утро они будут совсем уже сухи. А до тех пор: "Тсс! Никому ни слова!"
Но каким же способом раздавать все эти листки? Мнения по этому вопросу расходились. Бэнни со своими взглядами и размахом большого барина предлагал раздавать их даром. Но Рашель, со слов своего отца, который, помимо своего портновского дела, состоял еще литературным агентом социалистической партии Энджел-Сити, — заявила, что газету обязательно нужно продавать. Иначе публика будет к ней относиться без всякого уважения. "Все то, за что заплачено наличными деньгами, будет обязательно прочтено", — сказал папа Менциес со свойственной ему еврейской проницательностью, а его дочь прибавила с чисто социалистической горячностью: