— Я открою магазин, — торжественно, почти гордо провозгласил Александр Дмитриевич.
— Но это потребует определенных финансовых затрат, дядя Александр.
— Нам удалось немного накопить на юге.
— Боже мой! — воскликнула Мария Петровна. — Вы бы лучше потратили их как можно скорее. Новые бумажные деньги обесцениваются так быстро, — вот, например, на прошлой неделе хлеб стоил шестьдесят тысяч за фунт, а сегодня уже семьдесят пять.
— У новых предприятий, дядя Александр, большое будущее в наше новое время, — сказал Виктор.
— До тех пор, пока правительство снова не раздавит их каблуком, — уныло произнес Василий Иванович.
— Нечего бояться, отец. Дни конфискаций прошли. У Советской власти очень прогрессивные политические планы.
— Начертанные кровью, — сказал Василий Иванович.
— Виктор, на юге носят такие смешные вещи, — торопливо заговорила Ирина, — ты заметил деревянные сандалии Киры?
— Все в порядке. Лига Наций. Так мы зовем Ирину. Она старается поддерживать мир. О, да, я бы очень хотел увидеть ее сандалии.
Кира безразлично подняла ногу. Ее короткая юбка лишь самую малость прикрывала ноги. Она этого не замечала, но заметили Виктор и Лидия.
— В твоем возрасте, Кира, — резко заметила Лидия, — пора носить юбки длиннее.
— Если бы еще был материал, — безразлично произнесла Кира. — Я никогда не обращаю внимания на то, что я ношу.
— Лидия, дорогая, какая чепуха, — подвел итог Виктор, — короткие юбки — это апогей женского изящества, а женская элегантность — высочайшее из искусств.
* * *
Этой ночью, перед отходом ко сну, две семьи собрались в гостиной. Мария Петровна с большой неохотой отобрала три полена и развела огонь в камине.
Маленькие язычки пламени замерцали на глянцевом фоне кромешной темноты за большими убогими окнами без занавесок; крохотные огоньки танцевали на полированных изгибах мебели ручной работы, оставляя в тени разорванную парчу; отблески огня переливались в тяжелой золотой раме единственной картины на стене, оставляя в тени саму картину — портрет Марии Петровны двадцатилетней давности: ее изящная ручка покоилась на плече, словно выточенном из слоновой кости; она насмешливо куталась в вязаную шаль, которую живая Мария Петровна конвульсивно стискивала поверх дрожащих плеч, когда начинала кашлять.
Поленья были сырыми; чахлое голубое пламя, замирая, бегало по полену, постреливающему струйками едкого дыма.
Кира сидела у камина на шкуре белого медведя, утопая в густой мягкой шерсти; ее рука нежно обвила огромную, свирепую голову чудища. С детства она обожала так сидеть. Когда она приходила в гости к дяде, она всегда просила рассказать историю о том, как он убил этого медведя, и, счастливая, хохотала, когда он пугал ее, говоря, что медведь сейчас оживет и съест непослушных маленьких девочек.
— Ну, — произнесла Мария Петровна, протягивая руки к теплу огня, — вот вы и в Петрограде.
— Да, — проговорила Галина Петровна, — мы опять здесь.
— О, Пресвятая Богородица! — вздохнула Мария Петровна. — Сейчас иногда так трудно представить себе будущее, ради которого стоило бы жить.
— Трудно, — отозвалась Галина Петровна.
— Ну, ладно, а каковы планы в отношении девочек? Лидия, дорогая, ты совсем уже барышня. Все еще свободна сердцем?
Улыбка Лидии не была благодарной. Мария Петровна вздохнула:
— Теперь мужчины такие странные. Они не думают о женитьбе. А девушки? В Иринином возрасте я уже нянчила сына. Но она и не мыслит о доме и семье. Академия художеств для нее важнее. Галина, ты помнишь, как она портила мне всю мебель своими проклятыми рисунками, не успев вылезти из пеленок? Ах, Лидия, а ты думаешь учиться?
— У меня нет такого намерения, — ответила Лидия. — Слишком большое образование — это неженственно.
— А Кира?
— Смешно подумать, что крошке Кире уже пора в университет, не правда ли? — сказал Виктор. — Прежде всего, Кира, ты должна будешь получить трудовую книжку — новый паспорт, ну, ты знаешь. Гебе уже за шестнадцать. А затем…
— Профессия так полезна в наше время, — торопливо продолжила Мария Петровна. — Я думаю, почему бы не послать Киру в Медицинский институт? Женщины-врачи получают такие прекрасные пайки!
— Кира — врач? — усмехнулась Галина Петровна. — Ха, маленькая себялюбивая Кира чувствует отвращение к физическим ранам. Она не поможет даже больному цыпленку.
— А по-моему… — начал было Виктор.
В соседней комнате зазвонил телефон.
Ирина выбежала туда и, вернувшись, возвестила:
— Тебя, Виктор. Эта Вава.
Виктор неохотно вышел. Через оставшуюся приоткрытой дверь они услышали обрывки разговора:
— Я знаю, что обещал прийти вечером. Но этот неожиданный экзамен в институте. По вечерам я должен учиться каждую минуту… О, конечно нет, никого, кроме тебя… Ты знаешь, что это правда, дорогая…
Он вернулся к камину и удобно уселся на спине белого медведя рядом с Кирой.
— По-моему, моя обворожительная маленькая кузина, — заговорил он, — многообещающую карьеру женщине предоставляет не институт, а устройство на работу в советском учреждении.
— Виктор, ты что, серьезно? — спросил Василий Иванович.
— В наше время человек должен быть здравомыслящим, — медленно отозвался Виктор. — Студенческий паек не сможет в достаточной мере обеспечить целую семью — вам ли этого не знать?
— Служащие получают сало и сахар, — произнесла Мария Петровна.
— Сейчас нанимают огромное число машинисток, — настаивал Виктор, — умение печатать — это дорожка в любое высокое учреждение.
— И еще они получают обувь и бесплатный проезд в трамвае,
— продолжала Мария Петровна.
— Проклятье! — сказал Василий Иванович, — Никто не может превратить скакуна в тяжеловоза.
— Кира, разве тебе не интересно? — спросила Ирина.
— Интересно, — спокойно ответила Кира, — но я думаю, что обсуждать здесь нечего. Я поступаю в Технологический институт.
— Кира!
Семь пораженных голосов произнесли одно имя. Затем Галина Петровна сказала:
— Вот такие дочери даже собственную мать не посвящают в свои планы!
— Когда ты это решила? — задохнулась от удивления Лидия.
— Лет восемь назад, — ответила Кира.
— Но Кира! Что ты будешь там делать? — открыла рот Мария Петровна.
— Я стану инженером.
— Откровенно говоря, — подал голос Виктор, — я думаю, что инженерия — это профессия не для женщин.
— Кира, — робко сказал Александр Дмитриевич, — тебе же никогда не нравились коммунисты, а теперь ты выбираешь эту модную профессию, которая так нравится им.