Вошла мать с тарелкой манной каши, от которой шел пар. Кусочки масла таяли и впитывались в какао, которым была посыпана каша.
Из Кракова приехал инженер Михалик, и мы вместе отправились в «адлере» возвращать Польше завод синтетического бензина. Поначалу мать не хотела меня отпускать. Она слыхала, что прячущиеся в лесах немецкие оборотни стреляют по проезжающим машинам. Согласилась, только когда Михал пошутил, что в Силезии русских больше, чем деревьев.
Путь лежал через Бытом, Гливице и Ополе; города эти были не похожи на Жешув и Кросно. Белые фасады домов пересечены черными деревянными балками. Из окон свисают белые простыни и красные наперники. Перед домами стояли женщины и дети. Сидящие на тротуарах безрукие и безногие мужчины провожали глазами наш «адлер». Мы ехали посередине пустой мостовой по трамвайным путям. Столбы на остановках были облеплены объявлениями и портретами Гитлера с вырванным лицом. На перекрестках висели таблички с готическими буквами. Подскакивая на рельсах, мы съехали со Шлезиенштрассе на Ам-Вальдфридхоф. Миновали стоящий на кругу трамвай с опущенной дугой и танк Т-34 с поднятым дулом и открытыми люками. Под липами сидели русские и выковыривали ножами тушенку из банок. С площади мы свернули возле костела, на котором кто-то написал мелом Hitler kaput!
— Никто не боится Werwolf [36] , — рассмеялся Михал.
Белый «адлер» взбирался на холмы. Потом, на холостом ходу, чтобы сэкономить бензин, катился вниз по шоссе, не искореженному гусеницами танков. В долинах уже сгустилась темнота, но асфальт на склонах еще был светлый. Сбоку за окнами пролетали черные сосны. Михал, обернувшись назад, разговаривал с инженером Михаликом, который сидел рядом со мной.
— История начинается заново, — говорил Михал. — Новая концепция. Конец социальному неравенству. Пока еще ничего не видно. Война. Разруха. Сопротивление. Невежество. Ошибки. Но скоро произойдут изменения. Университеты и политехнические институты для всех. Дома — рабочим.
— Русские не позволят.
— Они нас спасли.
— У нас было два врага.
— Как же! — закричал Михал. — Только безумцы так считают! Уже Мицкевич это понимал. Помните, что Рыков сказал после битвы? «Приказывает царь — я, Рыков, вас жалею» [37] . Во время Январского восстания [38] на знаменах было вышито: «За нашу и вашу свободу». Русских ненавидели, но иначе, чем немцев.
— Они точно так же на нас напали.
— Чтобы не пустить Гитлера слишком далеко.
— Они не отдают Львов.
— Что-то ведь и им причитается, коллега. Надо смотреть вперед. Стоит ли горевать о бориславской нефти, если мы получаем промышленную Силезию? С востока придут наши. Немцев выселят.
— Русские вернутся и все отнимут!
— Вы не знаете России, — рассмеялся Михал.
За поворотом показалась распаханная танками лесная просека, от которой к шоссе вели следы гусениц. «Адлер» начал подпрыгивать. В окнах задребезжали стекла. Раздался громкий звук, как от выстрела.
— Шина! — крикнул пан Лытек и нажал на тормоз.
Шина лежала возле железного колеса со спицами. Мы смотрели, как пан Лытек стеклянной шкуркой чистит красную резину. Намазав края дырки в камере клеем, он наложил на нее черную заплатку и прижал плоскогубцами. (На камере было уже много таких заплат.) Когда он зажег спиртовку и стал греть место склейки голубым пламенем, рядом с нами остановился проезжавший мимо «студебекер». Кабина была набита солдатами.
— Подкинуть?
Михал посмотрел на часы и наклонился к инженеру Михалику:
— Поезжайте, коллега. Скажите им, чтоб ждали. Вскоре после того, как инженер Михалик уехал, «адлер» тронулся в путь. Мы свернули на боковую дорогу. Следы гусениц исчезли. Асфальт сменился бетонными плитами. Колеса подскакивали на стыках. Вдоль дороги тянулась хорошо разровненная полоса песка. За ней высился поросший травой вал, на котором мелькали деревянные столбы с белыми фарфоровыми изоляторами. На фоне неба бежали, поднимаясь и опускаясь, присоединенные к изоляторам провода. Через каждые несколько сот метров мы проезжали мимо вышки с деревянной будкой наверху.
За поворотом была ограда из колючей проволоки. Мы въехали в широко открытые ворота. Перед пустой караульной будкой, посреди клумбы с цветами, торчала мачта с веревкой для поднятия флага. Рядом стоял «виллис» с красным флажком.
— Где они? — спросил пан Лытек.
— На заводе, — ответил Михал.
Пан Лытек огляделся.
— Там! — показал на какой-то холм Михал. — Под землей.
В каменной стене была огромная стальная дверь. Раздвинутая. Из темного нутра выходили наружу рельсы. Подпрыгивая на них, мы миновали ряд железнодорожных стрелок с опущенными головками и въехали внутрь. Вдруг вспыхнул свет. Пан Лытек, ослепленный, затормозил.
На подпирающих потолок железных столбах горели прожекторы в жестяных колпаках. В стенах и потолке сверкали вкрапленные в камни кристаллы. Все пронизывал сильный запах земли, корней и нефти. По земле вдоль деревянных настилов тянулись рельсы. Вагоны стояли, как брошенные игрушки. На них были навалены токарные, сверлильные и фрезерные станки. (Похожие я видел в мастерских нефтезавода.) В нескольких местах стояли подъемные краны на гусеницах. Со стрел свисали цепи с крюками. Цементный пол был весь разворочен. Из него торчали изогнутые железки и клубки блестящих медных проводов. Под ближайшим прожектором стоял инженер Михалик с двумя русскими офицерами. У более молодого в руке был кожаный портфель, а тот, что постарше, заложил руки за спину.
— Что случилось? — с недоумением спросил Михал.
— Вырвали из фундамента, — сказал инженер Михалик.
— Германское добро берем, — сказал офицер постарше.
— Ведь это наше! — запротестовал Михал.
— Такой приказ. — Старший взял у младшего портфель и вынул бумагу.
— Не распишусь, — сказал Михал.
— Генерал велел.
— Он где?
— На фронте.
— Машины заржавеют в дороге.
— Не наше дело.
— Подпишите, — шепнул инженер Михалик. — Пустые разговоры.