Но моя магия умерла. Не знаю, как описать, но как будто та маленькая искра куда-то пропала. Ну и что я сделала? Конечно же, разрыдалась.
Как можно было предсказать, они стали надо мной насмехаться.
— Ах, бедняжка, — хихикал один.
А другой глупо сострил:
— По крайней мере одно ясно: раз так много слез, значит, мы давали ей слишком много воды.
Это замечание навело меня на замечательную мысль: надо плюнуть парню в лицо. За неимением магии сгодится слюна.
Ладно, это была не самая блестящая идея.
— А-а-а-а! — закричал он и схватил меня за волосы, так сильно оттянув мою голову назад, что я, кажется, через спину разглядела кончики пальцев собственных ног, стоящих на земле.
Логично было бы, если бы я в эту минуту вспыхнула. Но никакой магии. Ничего. Ничего. Ничего.
Уисти
— Я не понимаю. У нас не сбегали заключенные из камер, — заявил администратор притащившим меня надзирателям.
Этот аккуратный маленький человек держался очень чопорно и, судя по всему, изо всех сил старался не показаться ни на миллиметр ниже ростом.
— После допроса, проведенного прошлой ночью, мы троих перевели в лазарет, однако остальные заключенные на месте и учтены, — продолжал он монотонным голосом.
Я почувствовала, как кровь совершенно отлила от моего лица. Они покалечили троих детей во время допроса? В тот момент я бы не удивилась, если бы узнала, что жестокий Новый Порядок применяет пытки, однако отчаяние мое стало еще сильнее.
— Я снова повторяю вопрос, — обратился ко мне надзиратель. — Какой у тебя номер блока?
Моя душа разрывалась на части, я даже ответить не могла. А он подумал, будто я нарочно так дерзко веду себя. Однако я-то знала грустную правду: дерзости во мне уже почти не осталось.
Наушники администратора засветились голубым огоньком, и он отвернулся. Кто-то звонил ему.
— Нет, волосы не острижены по правилам. Да, рыжие… — Он вдруг весь раскраснелся, еще больше вытянулся, повернулся и посмотрел на меня. — Да, — продолжал он, — примерно метр пятьдесят пять сантиметров, весит не больше тридцати килограммов, я бы сказал… Да, да. — На лице его засияла горделивая улыбка. — Разумеется, это большая удача.
А потом он произнес слова, от которых мой мир пошатнулся:
— Теперь надо только разыскать ее брата и родителей, и угроза Олгудов станет историей.
— Что?! — завопила я.
Надзиратели толкнули меня за то, что я посмела прервать их разговор. Это было больно.
— Да… очень хорошо, — продолжал мужчина. — Считайте, уже сделано… И вы тоже примите мои поздравления.
Наушники администратора отключились, и он насмешливо улыбнулся.
— Мои родители не в этой тюрьме? — крикнула я, и за это охранники еще раз толкнули меня.
— Зачем нам сажать твоих родителей в тюрьму для несовершеннолетних? — фыркнул он.
— Не знаю, — пробормотала я. — Может, потому что все вы — клинические сумасшедшие?
Надзиратели снова толкнули меня, а администратор проигнорировал мое замечание.
— Нет, правда, зачем нам оставлять их в живых? Тебя нам надо допросить, а их… Поверь, как только мы их поймаем, можешь официально считать себя сиротой.
Он угрожающе осклабился, но, несмотря на всю его жестокость, я обрадовалась тому, что мои родители пока живы… и свободны.
— Бросьте ее в блок Д, камера четыреста двенадцать, — крикнул он надзирателям, которые тащили меня прочь от его поста туда, где мне предстояло провести остаток своей недолгой жизни.
Я стала рассматривать двери камер: за решетками было полно детских лиц с пустыми глазами, возраст заключенных не превышал шестнадцати лет.
Гнев проснулся в моей душе с новой силой. Саша что, шпион Нового Порядка? Он надурил нас с Уитом для того, чтобы мы пришли сюда и нас поймали?
Охранники тащили меня вверх по лестнице, в четыреста двенадцатую камеру, как и все прочие, переполненную испуганными, отчаявшимися детьми. Сколько им оставалось жить? Сколько оставалось жить нам?
Уисти
Одна мысль неотступно преследовала меня, пока надзиратели, толкнув меня на решетку, отпирали дверь. Даже если Саша нас надурил, ведь я все равно все провалила. Я подвела этих детей. Подвела Эммета. Подвела Марго. Подвела Уита. Подвела родителей.
Второй раз за день я заплакала как ребенок.
А потом случилось самое замечательное. Одна из заключенных — тощая, маленькая девочка, находившаяся в камере, — протянув свою руку через прутья, дотронулась до моей и попыталась меня взбодрить.
— Не плачь. Помни: они это делают, потому что боятся. Боятся тебя. Боятся всех нас.
— Что ты имеешь в виду?
— Они знают, что мы на все способны. Знают, что в нас есть силы сражаться.
— Заткнись, маленькая грязная тварь! — рявкнул на нее один из охранников, словно адский пес.
Девочка и бровью не повела.
Это заставило меня задуматься. Она стояла передо мной — тощая, измученная — прямо как Майкл Клэнси, — и все же находила в себе силы утешать меня. И силы надеяться.
Может, в моей душе тоже остались крупицы веры? Тот самый шанс выжить, равный одному проценту, за который я прежде так яростно цеплялась.
«Они боятся тебя. Боятся всех нас».
Я обернулась к похожим на адских псов надзирателям, пытающимся втолкнуть меня в открытую дверь камеры, и заорала, словно одержимая:
— Замрите!
Они засмеялись, и один из них ударил меня дубинкой по голове.
У меня из глаз искры посыпались, я обмякла. Что такое? Я больше не слышала голоса надзирателей… Меня больше никуда не тащили… И дети в камере смотрели на происходящее разинув рты, словно только что увидели, как по каминной трубе спустился Санта-Клаус.
Да. Да! Магия все же сработала! Охранники замерли!
Слегка дернув запястьями и локтями, я сумела освободиться от их каменной хватки. Это был долгий-долгий путь к свободе. Я посмотрела на мерцающий красный огонек камеры видеонаблюдения, как раз поворачивающейся в мою сторону. Кто знает, мимо скольких еще сотен надзирателей и дюжин стальных дверей мне предстояло пройти, чтобы выбраться отсюда.
Но речь была не только обо мне, а еще и о моей большой совести. В конце концов, дети из отпертой камеры могут пойти со мной, а как насчет всех тех сотен испуганных, вызывающих жалость лиц, пытливо глядящих на меня через решетку остальных камер? А те, что на следующем этаже? А в других блоках?