— Да, инфаркт. Сердечко старое, не выдержало. Боже! Как же хорошо быть молодым. Ну, давай, потянули его вниз. Там уж пусть и помирает.
Они подошли ко мне с двух сторон и подняли с пола. Взяв под руки, понесли по лестнице вниз. Ноги глухо стучали по каждой ступеньке. Я задыхался. В левой стороне груди разливалась чудовищная боль. Она становилась сильнее, я умирал. И мне никто не будет вызывать карету скорой помощи и колоть капельницами татуированные руки. Настало время сдохнуть. В левую руку, которая все больше немела, я почувствовал легкие толчки. Мой сын. Ее предательство ничего не меняло. В ее животе по-прежнему был мой сын. И я не имею права сдаваться, ради него.
— Прости, малыш…
Я вырвался из цепких рук жены и, обхватив плечи деда, то есть себя, то есть его в моем обличье, вцепился зубами в горло. Туда, где пульсировала голубая жилка жизни. Да, вампирам не позавидуешь. Тяжелая у них работа. Ради обеда прогрызать человеческую кожу и жилы. Брррр. А кровь? Что может быть хуже этого гадкого вкуса? Горячая, соленая. Изо всех сил я старался не сблевать и вгрызался дальше. Ты у меты сдохнешь первым, скотина! Плевал я на твое бессмертие!
Он только хрипел. Потом не хрипел. А вот Алиса здорово выла. Под ее вой я и потерял сознание.
Разговаривали двое. Я их не видел, но хорошо представил. Белые халаты. Тьфу ты! Аллергию заработал на них. Плохо выбритые щеки. Чуть одутловатые лица. По вечерам хорошо закладывают за воротник.
— Да, крепенький дедушка.
— Зверь!
— Что же с женщиной будет? Жалко. Беременная.
— Убил бы за такое. Загрызть родного внука на глазах у его беременной жены.
— А татуировки? Посмотри на татуировки! — Чьи-то руки бесцеремонно шарили по моему телу, задирая одежду.
— Боже правый! Да он псих!
— С такими татуировками старикан на зоне хорошо приживется.
— He-а, с такой психикой ему только в дурку.
— Это если выживет после инфаркта. Второй за месяц.
— Надо же, еще этой гадине и жизнь спасаем. Может, пустим одну капельку воздуха в систему? Пусть похрипит.
— Он и так сдохнет, без нас и нашей капельки. А нам грех на душу брать.
И все-таки я выжил. Старая плоть и молодой сильный дух не желали умирать. Я нахожусь в доме умалишенных, за городом. Очень красивые тут места. Леса, речка, воздух сладкий. Ночью комары грызут, днем птички поют. Держат меня в одиночке, но я к другим психам и не стремлюсь. Кровь как-то медленно течет по венам, по-стариковски, непривычно так, из-за этого я уже никуда не тороплюсь. Хотя в одно место мне непременно нужно поспеть. Я веду себя очень смирно. Докторам лишнего не болтаю. Все сваливаю на помутнение рассудка. Проще говоря: ничего не помню, ничего не знаю. Почти склероз. Таблетки, вонючую желтую жидкость и прочую химию, старательно смываю в унитаз. Мозги мне еще пригодятся, выбраться отсюда нужно. Подслушал раз говор, скоро меня собираются переводить из строгого в общий режим. Тогда и рвану. Дело у меня одно осталось на воле. Алисонька, невестушка моя, женушка верная… Три дня ветер дул со стороны города, много чего интересного мне рассказал. Сидит она одна в доме, никуда не выходит. Одной рукой по животу водит, малыша успокаивает, другой зеркальце перед Библией держит. Читает ее задом наперед. Бессмертной, как я, сучка, хочет стать. Уже на двести пятьдесят шестой странице. Долгонько ей читать еще. Думаю, успею к сроку…
Вернувшись из отпуска, супруги N. застали у себя в квартире женщину в черном, которая тут же растворилась в воздухе.
(Из газет)
Если призывать Черную Даму, она обязательно придет.
(Житейская мудрость)
В маршрутке удушливо пахло дешевыми, на розлив, женскими духами. Перед Ларой сидел парень, по виду студент — в пуховике, в легкой трикотажной шапочке «смерть ушам», с потертым дипломатом и бутылкой пива — и отвратительно пьяными глазами наблюдал, как она парит, ухватившись за верхний поручень. Ни дать ни взять сельдь, подвешённая для копчения. Другой рукой Лара крепко прижимала к груди сумочку. Сзади и с боков напирали, выдавливая ее прямо на студента; он дышал ей в лицо перегаром, и коленки их терлись друг о друга. Лара болезненно морщилась. Из-за такого транспортного интима каждая поездка становилась для нее испытанием.
— А я бы за тебя подержался, — сказал студент после нескольких колыханий-прикосновений. — Че, не нравлюсь? А то давай познакомимся. Я Евгений. А ты, наверно, Юля. У меня девчонка знакомая есть, на тебя похожа, Юлькой зовут.
Далее он поведал заплетающимся языком, что у Лары не лицо, а открытая книга, по которой легко читается ее высшее образование и несчастливая женская судьба. И что если она наденет очки с диоптриями, тогда, конечно, кранты, а так еще остается надежда выйти за какого-нибудь бюджетного работника. Так что лучше пусть не отворачивается, а смело садится к нему на колени. Не фотомодель.
О свадьбе-то и речь… Скажи-ка мне, Джульетта, к замужеству ты как бы отнеслась?
— Дать ему в рыло? — предложил покачивающийся справа от Лары мужской голос.
Деритесь, если вы мужчины!
— Не надо, — сказала Лара. — Спасибо.
Студент возразил было против рыла, завозился в попытке встать на ноги и — обессиленно затих.
О своем коротком замужестве Лара вспоминала редко, потому что вспоминать там было нечего. Он — здоровенный накачанный футболист, она мелкая, как птичка, ниже его плеча, дипломированный филолог с неясными перспективами. Он влюблен, и подруги вокруг щебечут: смотри, не прозевай. Так что она не против. Это было первое серьезное решение, которое она приняла без мамы. Стремительно сыграли свадьбу — лучше бы ей шубу купили, честное слово! — а через год брак сошел на нет. Скучно с ним было, тоскливо до невозможности. Раскачиваясь на поручне, Лара вспомнила, что поначалу он еще острил, пытаясь сгладить противоречия, возникающие из-за разницы в интересах:
— Спустись с небес на землю, к своему мужчине, у которого нет восьми зубов… — И широко улыбался, поблескивая золотыми коронками.
Когда к Ларе приходили подруги — попить чайку, поговорить о литературе и новых фильмах — он слонялся по квартире в своем неизменном адидасовском костюме, потом дезертировал и возвращался при луне. По выходным их навещала свекровь, работавшая шеф-поваром в ресторане. Это была пытка почище испанского сапога. Молча, как немой упрек неумехе, которой достался ее единственный сын, «мама» готовила каких-нибудь немыслимых карпов в вине и все с тем же скорбным лицом удалялась — до следующего воскресенья.
В финал они вышли на дне рождения Татьяны, знакомой Лары по университету, и решающий пенальти забил Виктор. Было очень мило: приятные люди, прекрасное вино. Наверное, муж-футболист всей кожей чувствовал, насколько он чужой в этой компании, наверняка его злила ободряющая Ларина улыбка и преувеличенно-доброжелательный тон, каким к нему обращались, будто он неизлечимо болен. В ответ на безобидное замечание Лары он вдруг вывалил в руку недожеванный пельмень и, держа на весу, громко переспросил: