Раскидывая по полянке леденцы и кости, Мишка подумал, что в этот момент больше всего напоминает разбрасывающего подкормку рыбака, а узор на земле, по сути, был ни чем иным, как сетью… Вот только рыбка в нее попасть могла такая, что была в состоянии играючи разорвать в клочья и сеть, и незадачливого «рыбака»… Страшно шаману не было — бояться его отучили еще в раннем детстве.
Воспользовавшись огнивом, Мишка разжег костер, с отстраненным видом следя за тем, как мгновенно, почище пороха, вспыхивает мука, как язычки пламени бегут по траве, как облизывают куриные косточки с прилипшими тут и там волокнами мяса, как пузырятся и плавятся леденцы…
Не так решительно, как ему хотелось бы, шаман взял в руки бубен. Для пробы несколько раз негромко в него ударил. Аромат жженой муки и карамели обволакивал Мишку, наполнял силой и непоколебимой уверенностью в том, что он все делает правильно.
Монотонный ритм бубна уносил куда-то далеко-далеко, клубы дыма поднимали все выше и выше… Веки отяжелели, Мишка прикрыл глаза, и так прекрасно видя, что происходит вокруг.
Наконец, уже не вполне осознавая, кто он, где находится, и что он вообще такое, шаман вынул из кожаных ножен маленький клинок с рукоятью из волчьей лапы и, протянув руку над ямкой с зубом, с силой полоснул себя по ладони. Быстро набухнув, горячие капли тяжело поползли вдоль линий и застарелых шрамов, пока, наконец, не сорвались в огонь. Не долетая до земли, кровь начинала кипеть, и клубы дыма с каждым мгновением приобретали все более отчетливые очертания. Неподвижно держа кровоточащую ладонь высоко над огнем, шаман ждал.
…Глаза у волка были человеческими. Зеленые глаза очень усталого старика. Дух настороженно присматривался к шаману и ждал, что же сделает человек.
А человек очень долго вглядывался в глаза потустороннего гостя и сказал лишь:
— Я хочу жить. Помоги.
Волк оскалился, кивнул и прыгнул на шамана. Мишка вяло отшатнулся, но необходимости в этом не было: сотканное из дыма тело развеялось, огонь погас, все вновь стало обыденным и привычным, оставив лишь горьковатый привкус да ноющую боль в ладони. Это все мелочи. Главное в том, что теперь появился большой шанс спастись даже в случае смертельной опасности.
Чем больше Рихард работал с пленником, тем сильнее тот удивлял оберштурмбаннфюрера: вначале Ридль просто угрожал бедолаге расправой, увечьями и прочими муками, но очень скоро понял, что для странного парня все это пустой звук. Затем эсэсовец попробовал разговорить пленного не «кнутом», а «пряником», суля разнообразные блага от послаблений в режиме до свободного проживания на территории Германии. Все это, конечно же, было ложью — пленный разведчик Красной Армии будет казнен сразу же после того, как расскажет все, что знает.
Красноармеец оставался равнодушным ко всему. Видно было, что парень где-то очень далеко от «рабочего кабинета» и своего мучителя. Казалось, он уже смирился с тем, что его повесят. Или расстреляют. Или закроют в газовой камере. Не важно. Безразличие молодого парня, которому еще жить и жить, к собственной судьбе обескураживало оберштурмбаннфюрера. Разведчик сидел на стуле и смотрел не на своего палача, а куда-то вдаль — туда, где нет ни войны, ни гари и копоти, где смерть вполне естественна, а не грозит выковырять тебя огненным ковшом прямо из окопа, где ты не вскакиваешь среди ночи от того, что слишком тихо, а это не к добру, где над тобой кружат не вороны, а бабочки летом… где твои мягкие лапы осторожно ступают по мягкой земле, а вокруг — мир, который обнимает тебя, как дитя, а рядом так же мягко ступает твоя стая…
Рихард потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Помогло не очень — где-то в районе затылка родилась тупая боль, которая сейчас начала монотонно пульсировать, сбивая с толку, мешая сконцентрироваться на работе… Причем Ридль явственно ощущал, что виновен во всем странный красноармеец. Бред, конечно, чем могло навредить эсэсовцу связанное и беззащитное существо? Тем не менее Рихард был твердо убежден, что голова у него болит именно из-за этого равнодушного разведчика.
С ненавистью взглянув на пленного, Ридль вышел из комнаты и прошел к умывальнику. Ополоснувшись холодной водой, уставился в зеркало. Словно ощупывая собственное лицо, Ридль провел кончиками пальцев по гладкой холодной поверхности: тонкие губы, похожий на клюв нос, глубоко посаженные черные глаза, расчесанные на пробор прямые волосы цвета воронова крыла… На вид все в порядке, только кожа чересчур бледная. Вспомнив о том, насколько реалистично он представлял себя в теле волка где-то далеко отсюда, Рихард невольно вздрогнул. Случится же такое! Неужели именно это видит сидящий за стенкой парень? Немудрено, что ему плевать на все, происходящее вокруг… Ридль неприятно улыбнулся: ничего, очень скоро он вернет мальчишку к реальности. Правда, парень вряд ли будет от этого в восторге. Еще раз взглянув на себя в зеркало, оберштурмбаннфюрер подумал, что очень похож на хищную птицу…
Когда в феврале сгорел дом престарелых, где жили такие же старики, как они, больше недели все ходили словно в оцепенении. Каждый понимал, что их дом вполне может вот точно так же вспыхнуть и выгореть. Больше всего старики негодовали, когда стало известно, что правительство выделило по сто тысяч рублей членам семей погибших в пожаре ветеранов. Шептались, что неправильно поощрять людей, отказавшихся от собственных родителей. При этом каждый нет-нет да поглядывал в сторону молчуна в коляске — уж он-то точно не смог бы выбраться из такой заварушки.
А старик сидел и думал, что, случись пожар в их печальной обители забытых и ненужных, спастись он даже не попытался бы — пожалуй, наоборот, с нетерпением ждал бы, как языки пламени вырывают его из цепких объятий жизни, такой опостылевшей, такой чужой…
Свой первый бой Мишка запомнил навсегда в мельчайших деталях: как он еще не успел вырыть до конца окоп, а стоявшие рядом, будто по команде, скатились в неглубокую яму, как некоторые уже не поднялись, как лежавший рядом мужик лет сорока начал неистово креститься и молиться вслух, а увидевший это молоденький лейтенант принялся на чем свет стоит стыдить беднягу, что, дескать, это непростительно, и после боя мужика ждет неприятный разговор.
Разговора не состоялось — лейтенант, желая личным примером поднять боевой дух солдат, повел их в атаку и одним из первых получил свою порцию смерти. Сорокалетний мужик — тот самый, которому был обещан разнос от лейтенанта, — ползком тащил тело офицера обратно в окоп, чтобы оно не досталось врагу. Он почти успел — очередь прошила обоих у самой насыпи.
Как они отбились, Мишка не понял. Четче всего в памяти отпечатался неприятный звук, когда они пошли в штыковую навстречу подошедшему вплотную фашисту, и его нож — тот самый, с рукоятью из волчьей лапы, — заскрежетал о ребра паренька в немецкой форме.
Второй бой запомнился хуже — детальность исчезла. Потом смерть окружающих стала для Мишки обыденной. Вокруг него постоянно гибли люди. На шамане же не было ни царапины. За умение прекрасно стрелять, прятаться и бесшумно передвигаться — до войны Мишка был охотником — его перевели в разведчики.