– Ты посмотри, Гордон, на солнце эти листья как золото! Настоящее золото!
– Ага, волшебный клад. Ты мне сейчас все сказки Барри перескажешь. По цвету в точности томатный суп.
– Не хулигань! Послушай, как шелестят. «И словно шелест листопада, ручьев журчание в Валломброзе» [18] .
– Лучше, пожалуй, – «хлопья пшеничные в тарелке». Хрустящий аппетитный Американский завтрак! Детишки утром требуют хрустяшек!
– У, зверюга!
И они пошли, хором декламируя:
И словно шелест листопада,
Хлопья пшеничные в тарелке
Из пачек, что на всех прилавках.
От смеха оба чуть не падали. Тем временем лес кончился, и везде появились люди, хотя машин, если не выходить на главное шоссе, почти не было. Если слышался колокольный звон, они делали крюк, чтобы не встречаться с богомольцами. Потянулись деревни, в надменном отдалении от которых стояли виллы «под старину», демонстрируя ансамбли гаражей, лавровых кустов и зачахших газончиков. Гордон, естественно, потешил себя саркастичным обличением всей этой цивилизации маклеров-брокеров, с их надутыми женами, их гольфом, виски, яхтами, абердинскими терьерами по кличке Джекки [19] .
Так, в болтовне и перепалках, они отшагали еще мили четыре. На ясном небе горсткой перышек белело несколько почти неподвижных облачков. Ноги начали гудеть, а разговор все чаще стал сворачивать к еде. Хотя часов у них не было, открытая дверь деревенского паба сообщила, что время за полдень. Сама эта пивнушка под вывеской «Синица в руке» выглядела убого; впрочем, Гордон не возражал бы перекусить именно здесь (наверняка дешево). Розмари, однако, поморщилась и покачала головой. Они ушли, надеясь на другом конце деревни найти нечто получше, представляя уютный зальчик, дубовые лавки, чучело какой-нибудь гигантской щуки на полке под стеклянным колпаком… Другого паба не оказалось. И вновь вокруг только поля, поля, ни домика, ни даже дорожных указателей. Стало тревожно – в два пабы опять закроют, тогда уж ничего кроме пачки печенья из сельской лавочки. Голод погнал вперед. Они вскарабкались на холм, мечтая увидеть соседнюю деревню. Никаких деревень, зато внизу по берегам темно-зеленой реки раскинулся довольно обширный городок (реку, родную Темзу, они не узнали).
– Ух, слава богу! – облегченно вздохнул Гордон. – Там-то полно пабов.
– Давай в первый что попадется?
– Согласен, умираю с голода.
Но городок встретил их странной тишиной. Неужели все в церкви или уже дома, за столом? Нет, пусто везде, совершенно пусто. Попали они в Крикхем-на-Темзе, один из городков, оживающих лишь в сезон купанья. Длинная прибрежная полоса заколоченных купален, лодочных сараев, дощатых летних домиков. И ни единого человека. Наконец наткнулись на удившего рыбу толстяка (сизый нос, лохматые усы, возле складного табурета бутыль пива). На воде пара лебедей, круживших, норовивших всякий раз хапнуть новую наживку.
– Вы не подскажете, где бы нам тут поесть? – спросил Гордон.
Толстяк, казалось, ждал вопроса и, не оглянувшись, но с явным удовольствием ответил:
– А нигде. Нету, значит, ничего тут.
– Проклятье! Совсем ничего? Полдня идем голодные.
Толстяк засопел, размышляя, не отрывая глаз от удочки.
– Как бы вот в ресторан-отель, с полмили-то отсюдова. Как бы вон там, ежели, значит, работают.
– Так этот ресторан работает?
– А кто ж их знает? Может, что и да, а может, нет, – флегматично отозвался толстяк.
– Не скажете, который час? – вступила Розмари.
– Час-то? Да уж, видать, четверть второго.
Лебеди выбрались на край берега, явно ожидая подачки. В работающий ресторан верилось слабо; вокруг царило запустение: мусор, хлам, облупившаяся краска, пустые комнаты сквозь мутные пыльные окна, даже на пляжных автоматах потеки ржавчины.
– Зря, дураки драные, не зашли в тот деревенский паб!
– Ох, милый, так есть хочется. Может быть, нам вернуться?
– Теперь нет смысла. Пошли, это наверно за мостом. Будем надеяться на чудо, вдруг открыто.
Поплелись к видневшемуся вдалеке мосту, ноги уже просто подкашивались. Но чудо свершилось! На другой стороне сразу от моста по отлогой лужайке вилась дорожка, в конце которой стояло внушительное – и несомненно открытое! – заведение. Кинувшись к нему, они, однако, смущенно затормозили.
– Как-то чересчур шикарно, – сказала Розмари.
Шик впрямь буквально бил в глаза. Блистая белизной с обильной позолотой, заведение каждой своей каменной плиткой заявляло насчет безумных цен и скверного обслуживания. На щите у дорожки крупными золотыми буквами значилось:
ОТЕЛЬ «РЕЙВЕНСКРОФТ»
ВХОД В РЕСТОРАН СВОБОДНЫЙ
ВСЕ ВИДЫ ПИТАНИЯ
ТАНЦЗАЛ И ТЕННИСНЫЕ КОРТЫ
СЕРВИС ВЫСШЕГО КЛАССА
Перед входом лоснились два припаркованных лимузина. Гордон испугался. Деньги в кармане сделались ничтожной мелочью, а само заведение меньше всего напоминало уютный паб. Розмари дернула за рукав:
– Свинское местечко. Пойдем поищем что-нибудь еще.
– Куда? Нет ничего другого. Поесть мы сможем только здесь.
– Ох, знаю я, какая здесь еда. Дадут ломтик говядины, черствый как с прошлого Рождества, и заломят бешеные деньги.
– А мы закажем просто пива и хлеб с сыром, это везде стоит примерно одинаково.
– И они нас возненавидят! Начнут глумиться, навязывать свой завтрак. Тогда надо решительно и твердо: только бутерброды.
– Ладно, проявим стойкость. Заходи.
Они вошли. В просторном холле угнетающе дохнуло чужой богатой жизнью; пахло речной свежестью, новой мебельной обивкой, увядшими цветами, винными пробками. Понятно, тот самый сорт отелей вдоль автострады, куда маклеры-брокеры возят по воскресеньям своих шлюх. Сердце у Гордона заныло – стиль ясен: обдерут и оскорбят. Розмари теснее прижалась к нему, она тоже оробела. Увидев табличку «Салон», они толкнулись туда, полагая найти бар, но оказались в просторной нарядной гостиной с бархатными диванами; о коммерции тут напоминали лишь пепельницы с рекламной эмблемой виски «Белая лошадь». Салон практически пуст, только вокруг одного столика отдыхающая, видимо, после трапезы компания из лимузинов: два жирноватых, чрезвычайно спортивно одетых блондина с двумя изящно-худосочными девицами. Возле них официант, в почтительном поклоне наполняющий бокалы.
Гордон и Розмари остановились на пороге. Сидевшая компания небрежно скользнула взглядом по фигурам усталых потных пешеходов, ощутивших свое убожество. Насчет «пива и хлеба с сыром» нечего было думать; единственное, что могло прозвучать в такой обстановке, это «ланч». Ланч или немедленно прочь. Однако официант, смерив вошедших откровенно наглым взглядом, все же не дал им ускользнуть.