Миссис Криви ревниво следила за новаторством Дороти, но до поры до времени активно не мешала. Не собираясь, разумеется, этого обнаруживать, она втайне была приятно удивлена тем, что нашлась школьная работница и в самом деле желавшая работать. Трата собственных денег Дороти на учебники одарила ее той же радостью, которая являлось в итоге удачных мелких плутней. Тем не менее, она фырчала и ворчала по поводу всех действий Дороти, и часами зудела, требуя «до идеальности» проверять тетради. То есть в должном стиле просматривать работы учениц, кося глазами на родителей. Периодически девочки уносили тетради домой для семейного инспектирования, и миссис Криви не допускала никаких нелестных учительских пометок. Запрещалось ставить оценку «плохо», зачеркивать или слишком жирно подчеркивать. Вечерами Дороти под контролем миссис Криви декорировала тетради разнообразными красночернильными хвалами. Чаще всего выводила «Очень успешно» и «Отлично! Сделан огромный шаг!» – излюбленные формулы миссис Криви. В общем, все девочки всегда «делали огромные шаги». Куда они шагали, правда, не указывалось, но родители готовы были глотать неясные дифирамбы в неограниченных количествах.
Возникали, разумеется, всякие проблемы и с ученицами. Во-первых, трудности из-за их очень разного возраста. Затем, как бы они не старались поначалу выглядеть «хорошими» перед новой, симпатичной учительницей, дети бы просто перестали быть детьми, неизменно оставаясь «хорошими». Иногда их одолевала лень, а иногда они предавались самому дьявольскому пороку школьниц – хихиканью. Первые дни Дороти сильно беспокоила Мэвис Уильямс с ее невероятно низким для одиннадцатилетнего ребенка развитием. Дороти ничего не могла с ней поделать. При первой же попытке дать ей задание сверх закорючек два широко расставленных глаза блеснули из-под лба какой-то жутковатой пустотой. А порой у Мэвис случались приступы болтливости, когда она сыпала странными, ставящими в тупик вопросами. Откроет вдруг «Хрестоматию», ткнет в рисунок (допустим, изображение мудрого слона) и начинает:
– Увот, мисс, а чегой-то?
– Это слон.
– Злон? А чегой-то?
– Такое животное.
– Животный? А чегой-то?
– Ну, собака, например.
– Собаха? А чегой-то?..
И так далее, в принципе до бесконечности. На четвертое утро, в середине урока Мэвис с особенной хитроватой вежливостью, которая должна была насторожить Дороти, попросила:
– Пзалста, мисс, можо выдти?
– Иди, – кивнула Дороти.
Одна из девочек постарше подняла было руку, тут же опустила и, смутившись, покраснела. Лишь под нажимом Дороти решилась сообщить:
– Мисс, извините, когда было у мисс Стронг, для Мэвис не разрешалось одной в уборную. Она там запирается и не выходит, и миссис Криви потом очень злится, мисс.
Немедленно вдогонку полетел курьер, но слишком поздно: Мэвис оставалась in latebra pudenda [43] до самого полудня. Позже миссис Криви конфиденциально объяснила Дороти, что у Мэвис врожденный кретинизм («вовсе мозгов нет, понимаете?») и учить ее совершенно бесполезно. Хотя начальница, конечно, не собиралась «языком трепать» родителям, признававшим лишь некоторую задержку в развитии дочери и регулярно вносившим плату. Вообще же Мэвис никаких хлопот не доставляла? только дать ей тетрадку с карандашом и велеть сидеть тихо, рисовать. Ничего кроме закорючек Мэвис, раба привычки, не рисовала, но часами сидела молча и в полном блаженстве, высунув язык, плетя ряды своих крючков.
Да, несмотря на мелкие помехи, как замечательно все шло в те первые недели! Так хорошо, ах, слишком хорошо! Числа десятого ноября, вдоволь наворчавшись по поводу цен на уголь, миссис Криви наконец разрешила затопить в классе камин. Тепло заметно разогрело и оживило учебу. Счастливые это были часы, когда в камине потрескивал огонь, миссис Криви куда-нибудь уходила, школьницы занимались тем, что особенно им нравилось. Лучше всего, когда две старшие группы читали «Макбета»: ученицы, пища и задыхаясь, частили сцену за сценой, а Дороти поправляла ошибки, объясняла, что такое «любимец Беллоны» или почему ведьмы летают на помеле. Девочкам, будто развязку детектива, не терпелось скорей узнать, ну как же Бирнамский лес придет на Дунсинан и кто же он, «не тот, кто женщиной рожден», который победит Макбета. Вот когда видишь смысл пролитого с учениками пота – когда ответный энтузиазм детей, вспыхнув, вознаграждает огоньками внезапно заигравшего сознания. И нет работы вдохновенней, если только руки учителя не связаны. И еще предстояло узнать, что это «если» одно из самых непрошибаемых.
Работа подходила Дороти, давала радость. Ей уже делались понятны характеры и личные способности, и стимулы, будившие живую детскую мысль. Совсем недавно она вряд ли поверила бы, что настолько привяжется к своим воспитанницам, будет так хлопотать об их развитии, стараться так самозабвенно. Бездонный, бесконечный труд учителя затопил все ее существование, как прежде море приходских забот. И днем и ночью в голове уроки, а также почерпнутые из библиотечных книг секреты методики, педагогики. Как интересно! Пусть вечно за эти гроши, только бы навсегда вот так! Преподавать, думала Дороти, действительно ее профессия.
После тоскливой пустоты нищенских дней могло увлечь наверно всякое занятие. Но здесь было гораздо больше чем работа, здесь, как ей виделось, открылась миссия, цель жизни. Разбудить сонные мозги детей, прекратить издевательский обман под видом образования – разве не стоило положить душу ради этого? Так что во имя чудесной своей работы Дороти пренебрегала скотскими условиями у миссис Криви, совершенно забыв к тому же о всей странности собственной ситуации и непонятных перспективах.
Но, разумеется, долго так продолжаться не могло. Не слишком много времени понадобилось, чтобы в работу Дороти начали лезть родители. Уж таковы порядки частных школ. Всегда родители для педагога лишний груз, но родители в захудалых частных школах просто невыносимы. С одной стороны, им весьма смутно рисуется сам смысл образования, с другой – «учение» они воспринимают как счет из лавки, постоянно подозревая, что их здорово надули. Учителя бомбардируют косноязычными и хамскими записками, которые притом не отсылают, а передают через детей, читающих их по дороге. Уже в конце второй недели Мэйбл Бригс, одна из самых способных в классе, вручила Дороти следующее послание:
«Дорогая Мисс, давайте Мэйбл учите больше арифметикой. А то почему у вас мало что проктичиски? Все эти карты и такое. Ей надо проктичиски учить, не все эти новые модности. Итого, просьба больше арифметикой. Остаюсь с почтением,
Джор. Бриггс
P.S. Мэйбл говорит, что вы хотите пускать ее на десятичные дробя. Не надо десятичные дробя, надо учить арифметикой.»
Дороти, отстранив Мэйбл от лепки европейского рельефа, на географии теперь усаживала ее решать дополнительные примеры; Мэйбл заливалась слезами. Приходили еще записки. Одна дама обеспокоилась, узнав, что дочь в классе читает Шекспира. Знакомые сказали этой даме, что мистер Шекспир сочинитель пьес для сцены, и она спрашивала мисс Миллборо, уверенна ли та, что это не безнравственный писатель? Поскольку сама родительница никогда не ходит в кино, тем более в театры, ей чувствуется, что даже читать пьесу очень опасно, вредно… и т. п.