И все время лил дождь.
Потоп разливался вширь и вдаль.
Река становилась похожа на озеро или внутреннее море. Мы терялись в его пределах. Впереди расстилалось огромное пространство, полностью ушедшее под воду. Под нами проплывали бескрайние затопленные леса. Течение вяло тащило к устью острова, покрытые густой растительностью. Поля дикого риса давали корм миллионам птиц. Непредставимой дотоле толщины утки, гуси, лебеди наполняли воздух гоготом, переругивались и дрались друг с другом. Временами мы безвольно дрейфовали в гуще вывороченных стволов. Лодчонка наша протекала везде, где только можно. Ткань была изношена до основы, и при каждой грозе — а грозы здесь случались частенько — мы опасались пойти ко дну.
Латюиль валялся в лодке мешком и помирал. Все тело его покрыли язвы, а кожу дырявили крупные черви. Растянувшись на дне лодки в теплой воде, он давал нам советы, как следует себя вести, чтобы добраться до хороших сухих земель на другом конце того беспредельного водного пространства, где мы находились. Мы выслушивали эти указания, не очень — то им доверяя, поскольку его речь смахивала уже скорее на бред.
— Сушите весла, — говорил он. — Поверьте моему опыту, позвольте течению самому вас нести. В этих стоячих водах оно делится на три рукава. Географическая головоломка. Когда — то Лундт, первоисследователь здешних мест, объяснил мне, в чем тут дело. Сдается, он был прав, это такой резервуар, отсюда берут начало два десятка рек и речушек, а среди них — Ориноко и Амазонка. Мне самому охота проверить его слова. Знаете, я все-таки горжусь тем, что привел вас сюда. Эта лодка из непромокаемой ткани — хорошая штука, на сей раз долговязый Джеф меня не надул. Когда ступите на твердую землю, вы ее сможете бросить. А теперь следуйте за плавником, пока не увидите старое бревно, все утыканное флажками, тут уж можете не беспокоиться: оно вас выведет, куда надо. Это «турума», его каждый год сплавляют по Амазонке до Манауса, потом доставляют в верховья Рио-Негро, в здешних водах оно проводит время до Пасхи. Поскольку оно задерживается у каждого порта и в устье всякой речки, индейцы благоговейно украшают его маленькими флажками. Сейчас ему самая пора отправляться в плаванье, вы на него наверняка наткнетесь. Вы ничему не верите, дело ваше, но здесь послушайтесь меня: следуйте за ним, только к нему не прикасайтесь, иначе Водяная Маэ в два счета утянет на дно. А ежели вы повстреча…
Это случилось одним ясным утром. Небо, наперекор обыкновению, было безоблачным. Латюиль умирал, корчась в агонии на мокрой траве. Мы высадили его на островок, и Женомор отправился расставлять силки. Я склонился над больным, пытаясь влить в него немного настоя из трав, но тут горло ему пронзила стрела и осталась там торчать, легонько вибрируя. Я издал вопль. Хотел было побежать к лодке за оружием, но она исчезла. Кинулся назад к Латюилю — стрела еще трепетала. На ее конце дрожали два розовых пера из хохолка какой-то птицы. И тут появился Женомор, он шел ко мне с парочкой пойманных пастушков. Не успел я сообщить ему, что произошло, как мы оказались окружены двумя десятками индейцев. Они неслышно приблизились и молча обступили нас. Кольцо сжималось. Женомор хотел обратиться к ним с речью, но его сбили с ног ударом легкого весла и в мгновение ока скрутили. Это были голубые индейцы.
Мало того что мы были больны и измотанны, так теперь нас еще и в плен захватили. Рухнув на коробку с лекарствами, я покорно ожидал своей участи, но тут ко мне обратился какой-то долговязый индеец. Верзила остановился в нескольких шагах от меня и изобразил нечто, похожее на танец: трясся всем телом, хлопал себя по бокам, издавая какие-то гортанные выкрики, резкие и хриплые, и при этом не сводил с меня глаз. Его гримасы были непонятны — поди разбери, чего ему нужно. Я встал. За мной неотрывно следило двадцать пар глаз. Совершенно растерявшись, я не знал, что сказать или предпринять. А Женомор между тем пытался перегрызть веревки. На щеке у него алела кровь.
— Ну же, ответь ему что-нибудь! — проорал он.
Труп Латюиля валялся на траве между нами.
Я вырвал стрелу, пригвоздившую к земле нашего несчастного спутника, и протянул ее этому верзиле, по всей вероятности вождю. Из горла покойника хлынула потоком черная кровь, у головы натекла лужа. На ее запах уже слетались громадные мухи. Меня била лихорадка. Я весь дрожал.
Вождь схватил стрелу. Теперь он исполнял новый очень странный танец, подскакивая на пятках и раздвинув колени. Пятясь, он кружил вокруг мертвеца. На спине у него моталось ожерелье из красных перьев. Дряблые ягодицы танцора подрагивали под солнечными лучами. Он то резко крутил задом, то рывком втягивал живот. Наконечник стрелы индеец держал на уровне лица, так что вертикальная тень от нее черным бельмом прикрывала ему один глаз. Время от времени он поворачивался на сто восемьдесят градусов, тогда его спутники разражались громогласным воплем. Наконец их кольцо разомкнулось и тотчас вновь соединилось вокруг Женомора. Теперь они все подпрыгивали на одной ноге.
— Морик, не делай глупостей! — крикнул я.
Женомор между тем поносил их на чем свет стоит.
Вождь опустился на корточки, все еще умудряясь стоять на пятках. Он жонглировал тремя камешками, а стрелу воткнул в гриву своих длинных волос.
После всех этих выкрутасов индейцы поволокли нас за собой. Их флотилия стояла в камышах. Женомора они бросили в пирогу. Здоровенный старик нес тело Латюиля. Меня поместили в лодку вождя. Туда же сели два индейца, прихватив коробку с лекарствами. Ко мне они проявляли отменную предупредительность. Позже я понял, что меня с самого начала приняли за колдуна. Из-за коробки и еще потому, что я впал в состояние, похожее на транс. Самая большая пирога тащила за собой нашу парусиновую лодку, а она дергалась на привязи в мелкой волне, словно зверь, стремящийся вырваться на свободу. Наши прекрасные ружья посверкивали на корме этой драной лодчонки и одно за другим сползали в воду. Солнце еще не успело закатиться, когда впереди показалось обширное поселение индейцев; постройки в нем располагались на ветвях деревьев. Наше появление приветствовали вопли тысяч голосов.
Голубые индейцы источают особый запах, ибо все они поражены хворью, которую здесь именуют «курате». Это кожное заболевание, родственное сифилису. Оно очень заразно, к тому же передается по наследству. Начинается оно с обесцвечивания естественной пигментации, по субэпителиальному слою расползаются мутные пятна и разводы, так что тело кажется мраморным: на белесом фоне проступают своеобразные очертания материков, обычно голубоватые, словно на контурной карте. Оттенки очень разнообразны, поскольку разновидностям этой болячки нет числа. Зачастую пятна и прожилки, выступая на поверхность кожи, начинают источать сукровицу. Если их обрабатывать ртутными препаратами, лечение проходит весьма успешно. Но туземцы обращают внимание на эту свою накожную географию, только когда расчесываются до крови.
Те голубые индейцы, что захватили нас в плен, принадлежали к древнему племени ябарана. До прихода конкистадоров они были здесь полновластными хозяевами. Будучи от природы воинственными, они всегда сражались со своими соседями гуапхибо и яномама, однако с появлением европейцев их число значительно уменьшилось. При всем том испанцы никак не могли их окончательно извести, и сведения о примечательных событиях из истории племени дошли до наших дней благодаря обитателям Боготы; от последних мы знаем о верховном касике Сагуанмахика, чуть было не захватившем когда-то их собственный город, и о том, что жил когда-то великий воин Узатама — о нем хронист Мота Падилья повествует в своем труде «Завоевание Царства Новая Гранада» (глава 25, параграфы 3 и 4). Я нашел эти сведения десять лет спустя в Севильских архивах, когда готовил покушение на короля Испании.