Он тут же продемонстрировал свою независимость, не вступив ни в какую из партий. Всегда оставался в маленькой группировке «диких», но и тем не удалось приручить его. Однако его компетенцию обильно использовали в палате правительства Национального единства. Он, как известно, оказался отнюдь небесполезным во всем разнообразии проблем, которым уделил внимание: будучи вице-президентом Комиссии морской торговли и секретарем Комиссии по делам колоний и протекторатов, он состоял и в Комиссии воздушного транспорта, в Комитете республиканской деятельности во французских колониях, в Высшем совете колоний, Группе колониальных депутатов, был секретарем Группы авиации, принадлежал также и к Группе по туризму и гостиничной индустрии, а еще — по защите внешней торговли и французской активности за границей, защите крестьян, прав женщин, к парламентской фракции региональной организации, к обществу защиты должностных лиц в суде, к Группе по протекции общественных финансов, к Союзу французских колоний, к Французскому колониальному институту, к Техническому совету Лиги экспорта — в том, что касалось Гвианы, — а еще ему приходилось быть и докладчиком в палате тунисского займа, членом-основателем Франко-итальянской лиги, титулярным членом Профсоюза колониальной прессы, почетным членом Ассоциации парламентской прессы и, наконец, почетным членом или президентом полутора десятков других организаций, обществ, ассоциаций, альянсов, союзов и профсоюзно-инициативных групп в Париже, в Дордони и в колониях.
Его политическая деятельность никогда не была тайной, ибо (что ничуть не удивительно, если вспомнить о тепловато-равнодушном отношении к нему коллег) он не слишком жаловал Бурбонский дворец и его фауну и не стеснялся выражать это вслух. Он много писал в «Эвр», «Информасьон», «Колониальную почту», «Колониальные ежегодники» и др…
Через все его статьи красной нитью проходит лейтмотив, который он всячески подчеркивает: напоминание о богатствах колониальных стран, и в особенности Гвианы, «самой богатой страны мира и самой старой из наших колоний». Он делает все, чтобы заинтересовать людей той малостью, какая еще остается у Франции от ее большой колониальной империи на территории Америки, неистово втолковывает, что будущее там, что там находятся неисчерпаемые богатства, выражаясь при этом не как парламентарий, а скорей как человек дела.
«…Уехать. Быть свободным. Только самому распоряжаться собою…» Жизнь в колониях — самая лучшая школа храбрости и энергии… Когда человека искушает дух приключения, все как один толкуют ему вот что:
«Нынче все устроено так, что стоит молодому человеку уехать в колонии — и карьера испорчена… Колонии принадлежат крупным феодальным сеньорам, у которых для тебя не найдется ни благодарности, ни справедливости… а будешь упрямиться, тебе переломят хребет.
Вот почему надобно сказать тому молодому человеку, который все-таки решился, что в колониальной жизни много привлекательного. Это жизнь, полная горячечной страсти… Надобно выбрать: быть свободным или быть рабом. Но сколько же радости, если что-то удалось!.. Только в буржуазной среде, которая душит вас, жизнь может быть жестока к вам. Но если вы верите в красоту, в справедливость, в жизнь — испытайте вашу удачу, действуйте…»
Слова молодого человека, который еще не разочаровался в борьбе…
Страстно желая найти способы приостановить экономический кризис, охвативший Францию сразу после войны, он тут же подумал о Гвиане.
Тут, кстати, неплохо бы напомнить, что он, как в свое время Бомарше, носился с идеей (и подал в канцелярию палаты предложение о принятии соответствующего закона) устроения Национальной лотереи, которая приносила бы государственной казне по шесть миллиардов в год. Совокупность этой лотереи составляла бы 500 миллионов ежегодных лотов, а ежемесячная эмиссия — 45 миллионов лотерейных билетов по 25 франков. Предложение отклонили, сочтя его аморальным…
Жан Гальмо неустанно продолжал превозносить золото и леса Гвианы, доказывая, что именно оттуда могло бы прийти столь желанное и необходимое спасение, если только организовать разработку колонии ради обогащения Франции.
Он втолковывал, что для заключения сделок по займам с другими странами Гвиана могла бы послужить залогом, с которым нельзя было бы не посчитаться. Чтобы тщательнее изучить все тонкости заключения займов, как в колониях, так и за границей, он часто встречался с английскими и американскими финансистами, которых просто потряс своей компетентностью, столь обширной, что знания даже министров, Клотца, например, рядом с его выкладками выглядели бледненько… И нередко, нередко в те годы думали о нем люди: вот какой человек был бы на месте в самой высокой государственной администрации.
Немаловажная деталь: для интенсивного освоения богатств гвианского леса Жан Гальмо всячески продвигал использование самолетов и гидросамолетов, ведь опыт у него уже был.
«Жан Гальмо — авиатор» — это могло бы стать темой для целой главы.
Надо ли напоминать, что в Гвиане он создал первую регулярную линию воздушного транспорта, связавшую Сен-Лоран-дю-Марони с Кайенной внутри страны. Расстояние, которое индейская пирога преодолевала за 60 дней, самолет перемахивал за пару часов. Ангары в глубинах лесов, ультрасовременная инфраструктура лишний раз доказывали, что этот человек не боялся продвигать идеи, имеющие хорошую перспективу, и пускать в дело все, что мог предложить технический прогресс… А смерть Жана Гальмо привела к тому, что на путь, который на самолете можно было преодолеть за два часа, снова пришлось тратить 60 дней…
Но, пропагандируя свои идеи, он не ограничивался одной лишь Гвианой. Часто он ломал копья ради того, чтобы воздушные пути появились и в других французских колониях. Да и в самой Франции он организовал воздушный «Тур де Франс» на своих личных летательных аппаратах («Жан Гальмо-1», «Жан Гальмо-2»), принесший ему большую известность. Он обладал необыкновенной отвагой. Видели, как он в личном своем самолете заходил на посадку в Монфоре, триумфально приземлившись там после выборов в Гвиане… Клочок земли, на который невозможно посадить самолет, — но ему это удалось вопреки всякой логике. Да как было ему устоять перед искушением вернуться в родные края таким изумительным способом?
Человек с глазами ребенка, Дон Кихот: любил и он покрасоваться, блефануть.
Полагаете, «блеф» — понятие, несовместимое с деляческим «прагматизмом»? Восходя до известных высот, он становится героизмом, деянием высшего порядка. Процитируем письмо господина Дика Фармана, конструктора самолетов «Жан Гальмо»: «Мне остается лишь вновь настаивать на том, чтобы вы предприняли все предосторожности, дабы избежать несчастного случая, и рекомендовали бы вашему пилоту соблюдать побольше благоразумия… чтобы не случилось всевозможных неприятностей или несчастных случаев, о коих нам пришлось бы горько сожалеть. Особенно это касается вас, мсье Гальмо, вас, такого любителя попробовать все новшества воздушного туризма. Вам, полагаю, следует обратить все тот же упрек, что вы слишком доверяете технике и думаете, будто в авиации тот же уровень безопасности, что и в обычной поездке в автомобиле…»