Когда мародеры уехали, я еще долго лежал на земле, держась рукой за ушибленную челюсть. Пока ко мне не подошел Гумилев.
Его лицо было неуклюже перемотано бинтами, что выглядело больше смешно, чем печально. Впрочем, бодрости в его голосе я не услышал, да и самому мне было не до смеха.
— Вы можете переименовать город в любое время, совершенно бесплатно, — сказал Гумилев. — Достаточно только отдать приказ.
Я хотел закричать, что не хочу ничего переименовывать. Не хочу ничего строить, не хочу вообще здесь быть. Хотел крикнуть, что я хочу вернуться домой, но едва я открыл рот, как боль исказила мое сознание, и я, одним горлом, издал протяжный воющий звук.
— Надо улучшить госпиталь, — грустно сказал Гумилев. — Чтобы мы могли быстрее лечиться. Желаете отдать приказ о строительстве?
— Таааа! — промычал я, стараясь больше не шевелить челюстью.
— Улучшение госпиталя невозможно, — услужливо сообщил механический голос. — Недостаточно дерева.
— Проклятые мародеры. — Гумилев сплюнул в сторону разбитых ворот, дотронулся до повязки. Потом задумался на секунду, улыбнулся. — Кажется, проблема решена. Подождите тут.
Я никуда и не собирался идти.
Гумилев бросился к воротам, стал собирать обломки бревен и досок, и таскать их в один из сараев.
— Это склад! — крикнул он, объясняя свои действия. — Город не начнет строительство, если на складе не будет достаточно ресурсов! Сейчас, еще немного!
Перетаскав все более менее крупные доски и бревна, Гумилев закрыл ворота склада и вернулся ко мне.
— Можете отдавать приказ, — сказал он.
Я отдал приказ.
— Начато улучшение госпиталя, — произнес механический голос. — Расчетное время окончания строительства двенадцать минут.
— Пойдемте, Анатолий Толян, — сказал Гумилев и протянул мне руку, помогая подняться. — Как раз успеем дойти.
Улучшенный госпиталь оказался одноэтажной больничкой с двумя пристройками — терапевтическим и хирургическим кабинетами. Внутри ни души, ни врачей, ни медсестер, ни пациентов. В самой больничке было несколько палат с обычными и двухъярусными койками, в терапевтической обнаружился шкаф, забитый различными аптечками первой необходимости. В аптечках мы нашли ожоговую мазь для Гумилева и обезболивающие препараты для меня.
Этикетки только с названиями, без маркировок производителей. Откуда они тут взялись, Гумилев внятно объяснить не мог, а из-за сильной боли в щеке и в челюсти я не мог задавать много вопросов.
Препараты меня не только обезболили. Я лежал в палате на койке, смотрел в потолок, казавшийся разноцветным, и думал о том, что каждый человек имеет право попасть в сказку. И ничего, что эта сказка страшная, главное, чтобы конец был счастливым.
У каждой сказки есть свои правила и свои законы. Надо выяснить их, принять их такими, какие они есть, а затем использовать для того, чтобы достичь своей цели. Какая у меня цель? Вернуться домой? Может быть, цель другая? Может быть, сначала надо выяснить, как я сюда попал? Есть ли другие такие, как я?
Не помню, сколько я пролежал в госпитале, глядя на меняющий цвета потолок. Помню, что когда пришел Гумилев и спросил, как я себя чувствую — я попросил у него еще обезболивающего.
Не потому что мне было больно. Просто мне понравился потолок.
Гумилев принес мне еще обезболивающего и сказал, что будет ждать меня в штабе.
Я валялся на койке, убитый транквилизаторами, и мне казалось, словно я парю где-то в облаках, почему-то зеленого цвета. Потом я заснул, и проспал, видимо, очень долго.
Проснулся на рассвете. Открыл глаза, посмотрел в потолок. Он был белым, как снег.
Долго еще лежал, вспоминая то, что случилось со мной за последние сутки. Потом встал, размялся немного, нашел рукомойник, умылся кое-как. Удивительно, но челюсть, сильно распухшая вчера, сегодня уже пришла в норму и совершенно не болела. Как и щека — я посмотрел в зеркало, и не увидел на ней даже шрама от ожога.
Когда я вышел на улицу, уже рассвело. Редкие жители города были заняты тем, что очищали город от последствий визита мародеров. Смывали кровь с асфальта, чинили двери, и все это делали с таким будничным видом, словно им приходилось этим заниматься ежедневно.
Когда я пытался заговорить с горожанами, они либо отводили в стороны глаза, игнорируя меня, либо вовсе уходили прочь, не дожидаясь, пока я закончу фразу.
Сориентировавшись по указателям, я направился в сторону штаба. Мне, судя по картам, надо было пройти несколько кварталов.
Гумилев сидел на крыльце, уже без бинтов, в обгорелом и наспех залатанном кителе. Он ел тушенку из железной банки, и задумчиво смотрел на псину у забора, усердно вылизывающую свое подхвостье.
— Прежний владелец запретил использовать мясо в рационе. — сказал Гумилев, когда я подошел ближе. — Но сейчас я не мэр и формально на меня запрет не распространяется.
— Почему он не забрал этот город себе?
— Простите, что? — спросил Гумилев.
— Почему Гарпанг не остался здесь? Не оставил здесь своих людей?
— Он не может. — Гумилев, казалось, был удивлен таким вопросом.
— Почему?
— Потому что вы владелец города, — терпеливо пояснил Гумилев, облизывая ложку. — Гарпанг не может забрать у вас этот город. Он может только грабить его. И давать своим парням немного развлекаться.
Он вроде бы прекратил есть, и даже прикрыл было крышку с остатками, но передумал и снова продолжил трапезу. Выглядел он при этом спокойным и невозмутимым.
— Он чуть не убил меня, — сказал я.
— Он не сможет. Вас нельзя убить.
— Что за бред! — воскликнул я. — Они столько людей убили! Вот здесь, и там.
Я показал рукой туда, где на моих глазах бандиты Гарпанга расстреляли двух мужчин, попытавшихся оказать сопротивление.
— Ополченцы, — отмахнулся Гумилев. — Рабочие. Они смертны, да. А мы нет.
Я не мог понять, шутит он или нет. Он говорил так спокойно, словно рассказывал о прописных истинах.
Собака встала и легкой трусцой двинулась вдоль забора. Остановилась на углу, сделала метку, побрела дальше, виляя хвостом.
— Мы бессмертны? Что, и я, и ты? — удивленно спросил я.
— Ну конечно, — ответил Гумилев. — Вы же владелец города. А я ваш командир.
— Что будет, если я сейчас возьму пистолет и выстрелю тебе в голову? — спросил я.
Гумилев прекратил есть, посмотрел на меня удивленно-растерянно, и спросил:
— А зачем? Не надо в меня стрелять.
— Гипотетически, — пояснил я. — Что будет, если я гипотетически выстрелю тебе в голову?
— Разрушенные ткани регенерируются. Скорость регенерации зависит от уровня медицины и госпиталя. Но вообще все это больно и неприятно, — заметил Гумилев.