Стайна молча приблизился к своей наложнице, потянул носом воздух… И внезапно с силой толкнул ее в грудь.
Анастасиа отлетела назад, на ложе, опрокинулась на спину, ударившись затылком о бревенчатую стену. Но не вскрикнула.
Стайна рывком задрал рубаху, сунул руку между ног женщины, покопался там, потом понюхал пальцы…
– Он был здесь? – спросил полуутвердительно.
Анастасиа села. Поправила рубаху. Молча.
– Я тебя убью, – сказал Стайна. – Сука мокрая.
– Не грози, – ровным голосом произнесла Анастасиа. – И не говори глупостей. Ты ничего мне не сделаешь. И сам знаешь это. Тебе без меня не обойтись.
– Ничего, куплю кого-нибудь другого, кто умеет то же, что и ты. Денег хватит.
Анастасиа покачала головой. Волосы цвета воронова крыла накрыли обнажившееся плечо.
– Присядь, – низким вибрирующим голосом проговорила она.
Стайна опустился на постель. Лавка жалобно скрипнула под тяжестью мирного вождя.
Анастасиа сцепила руки на затылке, потянулась всем телом…
– Нет, – проворковала она. – Ты не найдешь никого. Нигде, даже в империи. Нигде, мой варвар.
Она вытянула ноги и положила их на колени Стайны. Ее ступни были такие маленькие, а кожа на них такая нежная, что понятно было: эти ножки никогда не ходили по земле босиком. И пахло от них не пылью и навозом, а благовонным маслом.
Масло и притирания для наложницы ежегодно обходились Стайне в сумму, на которую в Мезии можно было купить трех девственниц. Но эта женщина была права. Другую такую, как она, Стайна купить не сможет. Он и эту не покупал. Ему подарили. В благодарность за услугу. В обмен на вовремя сказанное слово. Вот как высоко ценится слово Стайны понимающими людьми. Конечно, Стайса – не только наложница. И дарители учли это. Наверное, они учли то, что после Стайсы любая женщина покажется пресной, как сухая лепешка с дыркой посередине. Если Стайна ее убьет – он потом долго будет вспоминать ее. Но Стайна – мужчина. Вождь. Если он захочет убить свою тиви, то зарежет ее собственноручно. Но сейчас он этого не сделает. Сейчас тиви ему еще нужна…
Стайна с силой сжал ее маленькие ступни. Стайсе было больно, Стайна знал, но лицо ее не дрогнуло. Ее научили переносить боль. И многому другому тоже научили.
Стайна сбросил ее ноги с колен, откинулся и поманил рукой: развлекай меня, тиви…
Наложница легко соскользнула на пол, к его ногам. Она была послушна ему. И нежна. А он – намеренно груб. Потому что она зашла слишком далеко в своей игре с Аласейей. Игре, одобренной Стайной, но… Она зашла слишком далеко. Нет, Стайна больше не сердился – только показывал, что сердит. Ведь Аласейа уже все равно что мертв. Потому что Стайна знает, в чем обвинить этого «небесного героя». Так что даже Одохар не сможет его выручить. Аласейа умрет. Не только потому, что осмелился противоречить Стайне. Еще потому, что он и его небесные паруса «цвета снега и крови» способны привлечь многих к походу, который задумал Одохар. А Стайне не нужен Одохар победоносный. Стайне нужен мертвый Одохар или хотя бы Одохар неудачливый, вдребезги разбитый ромлянами, захваченный в плен, ромлянский раб Одохар… Стайна даже зажмурился от двойного удовольствия: сладких мыслей и нежных прикосновений наложницы к его мощным ляжкам. Да, раб Одохар – это даже лучше, чем Одохар-мертвец. Стайна договорится со своими друзьями и выкупит раба Одохара. Вот это будет настоящий триумф, как говорят ромляне. Но чтобы все вышло гладко, надо избавиться от Аласейи. Он и впрямь удачлив, этот герой с чужого неба. Но из него течет кровь, следовательно, он смертен. Стайна сейчас был уверен в том, что его удача больше удачи этого Аласейи. «Удача» Стайны сейчас у ног Стайны побуждает крепнуть его мужской корень, а Аласейа кормит комаров в лесу и прячется от Стайновых слуг, как лис – от охотничьих собак. Он, конечно, ускользнул сегодня из ловушки и, скорее всего, ускользнет от посланных в погоню псов: на это его удачи хватит. Но очень скоро Стайна поймает его, заманит, как ли́са в курятник, и тогда псы Стайны разорвут лиса в клочья.
Стайна зарычал, схватил свою наложницу и подмял под себя. Он, Стайна, будет единственным вождем в бурге! Он достоин!
На следующее утро Стайна привез ее в бург. Хотя ночью грозил бросить в яму, где держал провинившихся сервов. Он даже подвел Анастасию к краю ямы и велел сдвинуть решетку, чтобы она увидела разверстое чрево земли и вдохнула зловоние, исходящее из клоаки. Эти дикие варвары, не звавшие ни письма, ни мудрой философии, носившие грубые одежды и не умащивавшие тела благовонным маслом, пившие пенную бурду вместо разбавленного вина, тем не менее сжигали своих мертвецов и не мыслили себе участи худшей, чем быть съеденными червями, порождаемыми Матерью-Геей для пожирания падали. Но Анастасиа не боялась. Она знала, что ее не зароют в землю, ни мертвой, ни живой. Потому что без нее оборвется тонкая нить, натянутая отсюда, из варварских земель, к югу, где обитают цивилизованные народы, где носят тоги, а не штаны и умеют возделывать оливы и лозу Вакха. Без нее оборвется нить, и серебряный колокольчик тревоги не звякнет вовремя. Анастасиа знала, что хозяин ее Стайна умен и хитер. Колокольчик должен звякнуть. И она должна еще раз послужить приманкой для странного и прекрасного варвара с родным для нее именем Алексий. Анастасиа думала о нем. Непрестанно. Она не могла о нем не думать. Потому что он был прекрасен. Прекрасно было лицо его сглазами цвета зимнего моря и кудрявой бородкой. Прекрасно было тело его, тело воина и гимнаста, – руки Анастасии помнили это тело, каждый завиток волос, каждую выпуклость и впадину. У Анастасии были умные руки массажистки. Они запоминали все, к чему прикасались. Навсегда. Но Анастасиа не была массажисткой. Вернее, не только массажисткой. Она была гетерой. Хотя родилась в благородной семье. Правда, ее матерью была рабыня-наложница. Но эту наложницу отец любил больше жены и потому воспитывал дочь как свободную. Как свою законную дочь. Но отец умер от черной лихорадки. И ее сделали гетерой. Из высших. В богатой разноплеменной жаждущей наслаждений Антиохии таких, как она, ценили. За ночь с такой отдавали мешок сестерциев. Она стоила больше квадриги с четверкой прекрасных коней, потому что помимо искусства любви умела вести тонкую беседу, знала наизусть Гомера и Гесиода. Анастасиа умела молчать. Но умела и говорить – так, что мужчина чувствовал себя мужчиной. Она знала греческий и латынь, понимала по-сирийски и даже чуть-чуть – по-арамейски. На этом языке с рождения говорил человек, тайно обративший ее в Истинную Веру. Тайно – поэтому Анастасиа и осталась в живых, когда в ее городе обезумевшие люди убивали христиан. Ее даже не заподозрили, потому что никто и подумать не мог, что утонченная гречанка-гетера может поклоняться мертвому иудею. Тогда Анастасиа спаслась. Но вера ее ослабела, и она вновь обратилась к Фебу и Афродите. Аполлону и Венере, как называют их латиняне. И все было хорошо, и Анастасиа почти уже накопила сумму, достаточную для освобождения, когда случилась беда. И ни добрый бог иудеев, ни старые и прекрасные боги эллинов и латинян не защитили ее. Потому что, на беду, еще в доме отца кормилица научила ее языку варваров.