– Но захотят ли они торговать с римлянами? – усомнился Черепанов.
– А где тут римляне, наместник? – Маний Митрил усмехнулся. – Тот торговец шлюхами – ассириец. Латыни не знает вовсе. Зато превосходно болтает по-арамейски и по-персидски.
– Теперь мы сможем подготовить своих катафрактариев, – сказал Геннадий Коршунову. – Ты, Лёха, молодец, что наловил инструкторов! Я вот не догадался…
Разговор происходил после того, как Черепанов и его «штаб» вернулись из местного храма Митры. Неподалеку от Европоса, имелось подземное культовое сооружение этого почтенного воинского бога. Не воздай ему Черепанов положенные почести, друзья-митраисты его бы не поняли.
– Ты – великий военачальник! – польстил наместнику Гонорий Плавт Аптус. Остальные одобрительно загомонили. Старшие офицеры Черепанова знали толк в войне и понимали, что такую победу им мог дать лишь безупречный план главнокомандующего. Потому что качество планирования будущего сражения заключается в том, чтобы план был не просто изящен и эффективен, но имел достаточный запас прочности, чтобы противостоять тому потоку случайностей и отклонений, который и отличает реальное сражение от штабного проекта.
– В старые времена ты непременно получил бы если не триумф [161] , то хотя бы овацию [162] , – польстил Геннадию командир Двенадцатого легиона. – Но даже в нынешние дать тебе триумфальные почести император тебе просто обязан!
– Я за славой не гонюсь, – буркнул Черепанов. – Римская империя – вот что мне дорого.
Алексею была понятна реакция друга. Там, в Риме, удачливых полководцев не любили. Особенно в нынешнее время, когда за таким полководцем непременно стояла армия. «Лучше убить десять выдающихся военачальников, чем допустить появление еще одного Максимина Фракийца!» Эти слова можно было бы сделать девизом нынешнего века.
Потом был пир. И гладиаторские игры в маленьком цирке Европос.
И возвращение домой, в ликующую Антиохию, где снова – Игры.
И «Да зравствует великий Геннадий Павел!»
– Я была уверена – ты победишь! – заявила мужу Корнелия.
– Как хорошо, что ты цел, – шепнула Алексею его жена Анастасия, когда они, после шумного пира, наконец-то оказались в постели…
* * *
– От него необходимо избавиться! – сказал один из советников матери императра другому три недели спустя, прочитав жалобу сенатора Септимия Одената, пришедшую практически одновременно с известием о разгроме персов у Европос.
– У него немало сторонников в Сенате, – напомнил его собеседник. – А теперь, когда он разбил персов, появятся и другие…
– Разбил персов? – гладкое жирное лицо советника выразило удивление. – Каких персов? Когда?
Его собеседник понимающе улыбнулся. Ну да, Сирия – далеко. Какое дело римлянам до мелких сирийских неурядиц? Да никакого! Лишь бы хлеб раздавали да о праздниках не забывали.
– Есть у меня одна идея, – сказал он и потер розовой ладошкой такую же розовую гладкую щеку. – Пока сенаторы будут спорить, император уже вынесет свой вердикт.
– Наш вердикт, – уточнил первый. – У моего двоюродного племянника Тита Эмилия возникли некоторые проблемы с кредиторами, и ему придется на какое-то время покинуть Рим. А ведь он когда-то целый год отслужил трибуном-латиклавием в Пятнадцатом Апполинарис. Я уже поговорил с нашей Августой, и она согласилась, что было бы расточительно не использовать военный опыт такого толкового, а главное – преданного человека. Я полагал поручить ему один из тех легионов, что стоят сейчас в Верхней Мезии, но сейчас думаю: почему бы не назначить его легатом Девятого Клавдиева?
– Девятого Клавдиева? – Советник прищурился, вспоминая… – Это не тот ли легион, где был когда-то легатом нынешний наместник Сирии?
– Он самый, – кивнул его собеседник. – Наместник самовольно забрал его с собой. Пора вернуть легион туда, где он – нужнее. В Мезию.
– Хорошее предложение! – поддержал советник советника. – Император его непременно одобрит…
Коршунов был доволен. Он получил, что хотел. А именно – всех уцелевших строевых лошадей персидской конницы. Тысячу восемьсот голов. И примерно столько же комплектов латного вооружения. Правда, над половиной доспехов придется как следует поработать кузнецам, выправляя дефекты и подгоняя железо под рослых германцев, но это вопрос технический. Еще Коршунов забрал себе четверых инструкторов-персов, бывших офицеров, которым предстояло обучать варваров искусству конного строя. И три десятка рядовых катафрактов, которые предпочли оказаться в личных рабах легата Алексия Виктора, вместо перспективы быть проданными на рынке. Собственно, желающих было гораздо больше, но Коршунов отобрал лучших.
Каждый перс принес торжественную клятву (в присутствии зороастрийского жреца) служить новому хозяину верой и правдой, за что каждому было обещано освобождение (в будущем) и денежное вознаграждение, если будут хорошо стараться.
На первые же занятия приехал поглазеть командир римских катафрактариев, вернее, армянских. Префект Меружан. Со своими командирами. Такими же волосатыми и чернобородыми молодцами.
Поглядев на неуклюжие попытки варваров держать строй, Меружан позволил себе легкую иронию. Прочие армяне были не столь деликатны: ржали в голос и бились об заклад, как скоро вывалится из рогатого седла [163] первый варвар.
Коршунов терпел. Минут пятнадцать. Потом велел позвать вождя нумидийцев, а когда тот прибыл, предложил шутнику денарий, если тот продержится в седле дольше, чем голый дикарь.
Армянин скорчил рожу и заявил, что ему, человеку благородному, не пристало…
«Голый дикарь» искренне развеселился. Сообщил благородному катафрактарию, что, судя по растительности, папой тому приходился настоящий баран. И баран этот – несомненно был замечательный, потому что у баранов, в отличие от людей, лучшим почитается тот, у кого больше шерсти.
Армянин вспылил. Изрыгнул желчь и брань. И угрозы. Меружан попытался урезонить своего человека. Тот не урезонился. Скорее наоборот. Посулил нумидийцу скорую и очень неприятную кончину.