— Я пришла, Фледа, только за тем… и вы это знаете… чтобы говорить с вами.
Фледа помолчала.
— Ну да, — сказала она с веселым лицом, — как если бы я была одной из этих дурных женщин из пьесы?
Фраза была гибельной. Миссис Бригсток, которой веселое лицо Фледы ровным счетом ничего не говорило, явно сочла ее реплику верхом фривольности. Она тотчас отвернулась от Фледы, как от лица, несомненно, предосудительного, и бедная девушка, теперь уже с поздним сожалением, поняла, что ее безобидный, хотя и не без задней мысли, юмор воспринят как наглая выходка или в лучшем случае непростительная бесшабашность. Ее намек — неприличен, даже если прилична она сама; реакция миссис Бригсток была проста: она не видела тут никакого различия.
— Я готова, — обратилась эта леди к Оуэну как-то особенно кротко и обиженно. — Мне и впрямь очень, очень желательно с вами поговорить.
— Полностью к вашим услугам. — И Оуэн протянул руку Фледе. — До свидания, мисс Ветч. Надеюсь снова увидеть вас завтра.
Он распахнул дверь перед миссис Бригсток, которая проследовала мимо Фледы, удостоив ее косым, брошенным куда-то в сторону кивком. Оуэн и Фледа, пока он придерживал дверь, стояли лицом к лицу, помрачневшие, безмолвные. Глаза их снова встретились, и Фледа почувствовала, что в ее взгляде есть нечто такое, чего никакой мрак не смог затушить, чего он никогда прежде не видел и, быть может, никогда не увидит впредь. Он оставался у двери достаточно долго, чтобы все воспринять — воспринять широко раскрытыми глазами, в которых застыло нарождавшееся удивление. Затем он вслед за миссис Бригсток вышел.
Он выразил надежду, что увидит ее снова завтра, но Фледа легко рассчитала, что он не увидит ее, если увидеть здесь ему будет некого. В этот момент ею владело только одно-единственное желание: чтобы завтрашний день ничем не напоминал нынешний, только что завершившийся. И соответственно ее целью стало исчезновение: она немедленно отправилась к Мэгги. Вечером она выскочила из дома дать сестре телеграмму, а утром ранним поездом выехала из Лондона. Для этого шага ей не потребовалось другого основания, кроме сознания, что так надо. Это была острая личная необходимость; она хотела чем-то заслониться, но у нее не было ничего, чем бы она могла заслониться, кроме расстояния и времени. Если миссис Бригсток нужно разобраться с Оуэном, она предоставит миссис Бригсток эту возможность. Находиться там, находиться в середине их дрязг — диаметрально противоположно тому, к чему она стремилась: она уже и так оказалась в середине их дел куда больше, чем входило в ее планы. Во всяком случае, она пересмотрела свой план; теперь у нее не было иного плана, кроме плана расстаться. Это означало бросить Оуэна, отказаться от благородной миссии помочь ему вернуть его достояние; но когда она взяла на себя эту миссию, разве могла она предвидеть, что миссис Герет одним своим маневром расстроит все ее усилия? Сцена в квартире ее отца — дело рук миссис Герет. Так или иначе, но Оуэну придется действовать самому: на нем лежат обязательства, которые он должен выполнить, ему предъявлены требования, которые надлежит удовлетворить, и Фледа всем сердцем желала, чтобы он во всем этом был на высоте. Она и сама не представляла себе той степени нежности, которую испытывала к нему, пока не осознала, с какой силой желает, чтобы он был лучше всех, выше всех, быть может, даже возвышеннее. День-два она, закрыв глаза, жила одной только красотой мифа, в который уверовала. Он был с нею в короткой поездке; он был с нею у Мэгги; он облагораживал жалкий домишко и замшелый городок. Оуэн стал для нее крупнее, значительнее: он сделает все, что бы ни пришлось ему делать, как настоящий мужчина. Не будет слабым — таким, как она: сама она была до чрезвычайности слаба.
Раскладывая свои скудные пожитки по еще более скудным шкафам Мэгги, она находила светлую сторону в том, что ее старые вещи, в отличие от принадлежащих миссис Герет, не составляют проблемы. Обходя с Мэгги лужи, ныряя в зловонные лачуги и помогая ей в еще более зловонных лавках удостоверяться в правильности веса говяжьей голяшки и вкуса ветчины, она утешалась мыслями о нем. Эти мысли господствовали в ее душе, когда за вечерней трапезой зять рисовал вилкой на засаленной скатерти схему канализации в местном санатории. Чтобы быть с ними наедине, она сбежала из Рикса, а теперь, что греха таить, — из Лондона. Обретенная выгода была, разумеется, урезана, но не сразу уничтожена полученным на второй день посланием, которое, в чем она не сомневалась, и должно было прийти от Оуэна. Отправившись в Уэст-Кенсингтон и найдя, что она упорхнула, он раздобыл ее адрес у служанки и тут же поспешил в клуб. «Почему вы бросили меня, — писал он, — как раз тогда, когда я особенно в вас нуждаюсь?» Далее следовали слова, которые, что и говорить, еще убедительнее подтверждали его постоянство.
«Не знаю, какая тому причина, как не знаю, почему вы не оставили мне ни строки; хотя не думаю, что вчера сделал, на ваш взгляд, что-то не так. Касательно миссис Бригсток я, разумеется, как раз считал правильным поступать так, как поступал. Она не имеет ни малейших оснований обращаться к вам в такой манере, и я сгорел бы от стыда, если позволил бы ей докучать вам. Я никому не позволю докучать вам, кроме меня. И я не имел намерения делать это вчера и не имею сегодня; но теперь, будучи совершенно свободен, я вправе сказать вам, что вы нужны мне много больше, чем вы разрешили мне это объяснить. Если вы позволите приехать к вам, то сами увидите, что со мной все хорошо. Не бойтесь, я ничем не стану досаждать вам и ничем не обеспокою. Я, слово чести, никому не буду досаждать. Только мне непременно нужно вас видеть — по поводу того, что мне сказать миссис Б. Она оказалась зловреднее, чем я предполагал, но я веду себя как ангел. Уверяю вас, со мной все хорошо, — и я хочу, чтобы вы убедились в этом воочию. Вы, скажем прямо, передо мной в долгу: обещали кое-что сделать и не сделали; а ваш отъезд без единого слова дает мне понять — не так ли? — что и решительно не в состоянии сделать. Но не покидайте меня. Дайте мне возможность увидеться с вами — пусть только раз. Я не буду ждать разрешения — приеду завтра. Я справлялся о расписании и выяснил: есть поезд, который доставит меня сразу после ленча, и обратный тоже есть. Долго я у вас не пробуду. Бога ради, будьте на месте».
Послание это прибыло утром, и у Фледы еще оставалось время послать телеграмму с отказом от встречи. Она мысленно взвесила подобный выбор, но перечитала письмо и запнулась на фразе, где говорилось о ее долге. Оуэн по своей простоте упомянул об этом, и ей нечего было ему тут возразить. Да, она осталась у него в долгу: ей явно не удалось выиграть его дело, и теперь ее долгом было принять его. Если бы она только предположила, что он предпримет попытку встретиться с ней, она, пожалуй, не пустилась бы в бегство: этим она ничего не выиграла. Впрочем, выиграла она то, что выиграла, — передышку. Никаких угрызений совести по поводу того, что из-за нее у молодого человека будет больше хлопот, она не испытывала; напротив, она считала, что это правильно, чтобы у него было как можно больше хлопот. Мэгги, считавшая, что знает все секреты сестры, хотя это было далеко не так, пеняла ей, что она уехала от миссис Герет, и весьма обрадовалась, услышав о госте, с которым сестра просила оставить ее наедине. Мэгги любила заглядывать далеко вперед и теперь, сидя наверху, окидывала взглядом все их будущее. Она знала, как выразилась в своем кругу, что с Фледой что-то происходит, и весомость того, что она знала, усиливалась другим фактом: с мистером Геретом тоже явно что-то происходило.