- Идите оба за мной, - прошептал он, - Содом и Гоморра!
Скользнув вдоль стен, мы пересекли двор и вышли из сада. В сотне метров от монастыря находилось кладбище. Туда мы и прошли.
Перешагнув через могилы, мы вслед за Захарией вошли в небольшую часовню. Посредине, на циновке, лежало завёрнутое в монашескую рясу распростёртое тело. Около головы горела свеча, вторая у ног. Я склонился над мёртвым.
- Маленький монах! - пробормотал я, задрожав, - маленький, белокурый монах отца Дометиоса!
На дверях святилища, обутый в красные сандалии, размахивал крыльями и сверкающим обнажённым мечом архангел Михаил.
- Архангел Михаил! - вскричал монах. - Пошли гром и молнии, сожги их всех! Архангел Михаил, не поленись, выпрыгни из своей иконы! Подними свой меч и ударь! Разве ты не слышал выстрела?
- Кто его убил? Кто? Дометиос? Говори, бородатый чёрт!
Монах вырвался из рук Зорбы и упал ничком к ногам архангела. Он надолго замер, вытянув шею, выпучив глаза и раскрыв рот, будто кого-то подстерегая.
Вдруг он поднялся, весь сияя:
- Я их сейчас подожгу! - заявил он с решительным видом. - Архангел пошевелился, я видел, он дал мне сигнал!
Захария подошёл к иконе и прижался толстыми губами к мечу архангела.
- Слава Богу! - сказал он. - Мне полегчало.
Зорба вновь схватил монаха за руки.
- Иди сюда, Захария, - сказал он, - пойдём, ты сейчас сделаешь то, что я тебе скажу!
И повернувшись ко мне, добавил:
- Дай мне денег, хозяин, я сейчас сам подпишу документы. Там одни волки, ты же ягнёнок, и они тебя съедят. Позволь мне сделать это. Не беспокойся, я крепко ухватил этих заплывших жиром толстяков. В полдень мы отсюда уйдём, унося лес в кармане. Пошли же, старина Захария!
Они, крадучись, двинулись к монастырю. Я же остался гулять под соснами.
Солнце было уже высоко, на листьях искрилась роса. Из-под моих ног вылетел скворец и, усевшись на ветку дикой груши, стал, подрагивая хвостом и глядя на меня, щёлкать клювом. Потом он два-три раза насмешливо просвистел.
Сквозь сосны я заметил сгорбленных монахов, выходящих рядами во двор; на плечах их висели чёрные покровы. Служба закончилась, и они шли теперь в трапезную.
«Какая жалость, - думал я об этом пейзаже и монастыре, - что такая строгость, благородство будут отныне лишены души!»
Усталый, не выспавшийся, я растянулся на траве. Кругом благоухали дикие фиалки, дрок, розмарин и шалфей. Изголодавшиеся насекомые, жужжа, словно пираты, набрасывались на цветы, высасывая мед. Вдали сверкали безмятежные горы, они как будто двигались в дрожащих испарениях земли, согретой пылающим солнцем.
Умиротворённый, я закрыл глаза. Сдержанная, таинственная радость овладела мной, казалось, что всё это зелёное чудо, окружавшее меня, было раем, с его свежестью, прозрачностью и каким-то лёгким опьянением.
Все это как бы олицетворяло Бога, который каждое мгновение меняет свой облик. Счастлив тот, кто может узнать его под любой маской! Иногда он - стакан холодной воды, иногда - сын, прыгающий на ваших коленях, околдовавшая вас женщина или просто утренняя прогулка.
Постепенно всё вокруг меня, не изменяясь внешне, превратилось в чудесное видение. Я был счастлив. Земля и рай явили себя единым целым. Жизнь показалась простым полевым цветком с большой каплей мёда в сердцевинке, душа - дикой пчелой-добытчицей.
Внезапно меня грубо вырвали из этого блаженного состояния. Позади себя я услышал шум шагов и шёпот. В ту же минуту радостный голос произнёс:
- Хозяин, мы уходим!
Возле меня очутился Зорба с дьявольским блеском маленьких глаз.
- Уходим? - спросил я с облегчением. - Всё закончено?
- Всё! - ответил Зорба, похлопав по карману куртки. - Он у меня здесь, этот лес. И пусть он принесёт нам удачу! Вот они, семь тысяч монет, которые у нас сожрала Лола!
Он достал из внутреннего кармана пачку ассигнаций.
- Возьми их, - сказал он, - плачу свои долги, теперь мне не стыдно перед тобой. Там же чулки, сумки, духи и зонтик мадам Бубулины и даже арахис для попугая! И сверх всего халва, которую я принёс тебе!
- Дарю их тебе, Зорба, - сказал я, - пойди, поставь свечку, такую же, как ты сам, Богородице, которую ты так обидел.
Зорба повернулся. Навстречу ему вышел в позеленевшей грязной расе и стоптанных сапогах отец Захария. Под уздцы он держал двух мулов. Зорба показал ему пачку денег.
- Мы поделимся, отец Иосиф, - сказал он. - Ты купишь сто килограммов трески и съешь их, старина мой несчастный, ты съешь столько, что переполнишь брюхо, станешь блевать и будешь, наконец, свободен! Давай руку.
Монах схватил засаленные ассигнации и спрятал их на груди.
- Я куплю керосину, - сказал он.
Зорба понизил голос и наклонился к уху монаха.
- Нужно, чтобы была тёмная ночь, все должны спать, хорошо бы дул сильный ветер. - Зорба давал наставления. - Обольёшь стены с четырёх углов. Потом останется только намочить в керосине тряпки, лоскуты, паклю, в общем, всё, что сможешь найти и поджечь. Ты понял?
Монах трясся.
- Да не дрожи ты так, старина! Разве архангел не дал тебе такой наказ? Только керосин, много керосину!.. И будь здоров!
Мы вскочили в седла. Я бросил последний взгляд на монастырь.
- Ты хоть что-нибудь узнал, Зорба? - спросил я.
- Насчёт выстрела? Не порть себе кровь, хозяин. Захария прав: Содом и Гоморра! Дометиос убил маленького красивого монаха. Вот и всё!
- Дометиос? Почему?
- Нечего в этом копаться, говорят тебе, хозяин, здесь только отбросы и зловоние.
Он повернулся к монастырю. Монахи выходили из трапезной, склонив головы и, скрестив руки, они шли в свои кельи.
- Прокляните меня, святые отцы! - крикнул Зорба.
Первой, кого мы встретили, ступив ногой на наш пляж с наступлением темноты, была съёжившаяся перед нашей хижиной Бубулина. Когда при свете лампы я увидел её лицо, мне стало страшно.
- Что с тобой, мадам Гортензия? Ты заболела? С той минуты, когда в её сознании поселилась великая надежда на замужество, наша старая обольстительница потеряла всю свою непостижимую и подозрительную соблазнительность. Она пыталась стереть всё своё прошлое, отбросить яркие перья, которыми украшала себя, обирая пашей, беев и адмиралов. Старая русалка мечтала только о том, как стать добропорядочной женушкой, соблюдающей приличия. Честной женщиной. Она больше не красилась, не наряжалась, словом, распустилась.
Зорба не открывал рта. Нервно подкручивая свежеподкрашенные усы, он зажёг плиту и поставил кипятить воду для кофе.