— Ты пьяна, Камилла. Не надо так много пить тебе.
Рвение, с которым она согласилась в том, что пьяна, тотчас заставило меня засомневаться в этом. Я внимательно посмотрел на нее, она стояла и качала головой, как нашкодивший ребенок, признающий свою вину, застенчиво улыбаясь, надувая губки и потупив взор. Тогда я встал и поцеловал ее. Да, она была пьяна, но не от виски или какого-другого алкоголя, потому что дыхание ее было совершенно свежим. Я усадил ее рядом с собой на кровать. Экстаз плескался в ее глазах, накатывая волнами, жаркая истома ее рук и пальцев сдавила мне горло. Прижавшись губами к моим волосам, она прошептала:
— Если бы ты был им.
И вдруг издала истошный вопль, пронзительный, царапающий стены.
— Ну почему ты не он?! О, Господи, почему же?!
Она набросилась на меня и стала охаживать кулаками по голове и справа, и слева, и при этом еще визжа и царапаясь в приступе слепой ярости против судьбы, которая на могла переделать меня в ее Сэмми. Я схватил ее за руки и заорал, требуя успокоиться. Бесполезно. Тогда пришлось зажать ей визжащий рот. У нее стали вылезать глаза из орбит — не хватало дыхания.
— Отпущу, если пообещаешь, что не будешь орать, — сказал я.
Она кивнула, я оставил ее на кровати, а сам отошел к двери и прислушался: не всполошилась ли хозяйка? Камилла, уткнувшись лицом в подушку, плакала. За дверью было тихо. Я на цыпочках двинулся к шкафу. Должно быть, инстинктивно она повернулась. Лицо, мокрое от слез, глаза как мятый виноград.
— Откроешь дверцу, и я заору, — предупредила она. — Я буду визжать, как будто меня режут.
Этого мне еще не хватало. Я пожал плечами и отошел от шкафа. Она снова уткнулась в подушку и продолжила свой рев. Ладно, пусть выплачется, и отправлю ее домой, решил я. Но этому не суждено было сбыться. Через полчаса она все еще лила слезы. Я притулился рядом и погладил ее по волосам.
— Ну, что ты хочешь, Камилла?
— Его, — проговорила она сквозь рыдания. — Я хочу увидеться с ним.
— Сейчас? Господи, да это полторы сотни миль отсюда.
Ей было плевать — сто, тысяча, миллион, она хотела видеть его сегодня, сейчас. Я сказал, что это ее дело, у нее есть машина, пусть она садится за руль и часов через пять будет на месте.
— Я хочу, чтобы ты поехал со мной, — канючила она. — Он не любит меня. Тебя он захочет видеть.
— Нет, я пас. Я ложусь спать.
Она стала умолять меня. Бухнулась на колени, обхватила мои ноги руками и, заглядывая в глаза, уговаривала. Она любит его безумно, конечно же, такой большой писатель, как я, должен понимать, что это такое — настоящая любовь, и, естественно, я понимаю, почему она не может ехать к нему одна, тут она показала на подбитый глаз. Если же я приеду с ней, Сэмми не выставит ее, нет, ему будет приятно, что она привезла меня, а потом Сэмми и я сможем поговорить, ведь я очень много могу рассказать Сэмми о писательском ремесле, и он будет очень благодарен мне и ей.
Я стоял, смотрел на нее, скрипел зубами и пытался противостоять ее аргументам, но она так ловко все повернула, что я согласился поехать вместе с ней и даже всплакнул на пару. Я поднял ее с колен, утер слезы, прибрал волосы, я уже чувствовал ответственность за нее. Ступая на цыпочках, мы вышли из комнаты, спустились по дряхлой лестнице в холл, затем выскользнули на улицу, где стоял ее автомобиль.
Мы ехали на юг, сменяя друг друга за рулем. К рассвету добрались до пустынной страны кактусов, полыни и юкк. В этой части пустыни песков было мало, огромную равнину испещряли осыпающиеся скалы и пологие холмы. Затем мы свернули с шоссе на проселочную дорогу, усеянную валунами и почти заросшую. Дорога бежала то вверх, то вниз, подчиняясь вялому ритму сменяющихся холмов. Было уже совсем светло, когда мы достигли района каньонов и крутых ущелий — в двадцати милях от сердцевины пустыни Мохаве. Сэмми был уже совсем рядом. Камилла указала на приземистую глинобитную лачугу, притулившуюся у подножья трех крутых холмов. На восток от лачуги простиралась песчаная равнина, уносясь в бесконечность.
Мы оба устали, вымотанные долгой тряской на жестком «форде». К тому же в это время было еще очень холодно. Оставив машину в двухстах ярдах от хибары, мы поковыляли по каменистой дороге. Я шел впереди, возле двери приостановился. Изнутри хибары доносился раскатистый мужской храп. Камилла отстала, спасаясь от резкого холода, она обхватила себя руками. Я постучался, в ответ раздался стон. Я стукнул снова и услышал голос Сэмми:
— Если это опять ты, паршивая мексикашка, я вышибу тебе все зубы на хрен.
Дверь распахнулась, и я увидел перед собой заспанную физиономию, мутные вытаращенные глаза и всклокоченные волосы.
— Привет, Сэмми.
— Ох, а я думал, это она.
— Она тоже здесь.
— Скажи, пусть проваливает отсюда. Я не хочу, чтобы она здесь ошивалась.
Камилла прижалась к стене хижины. Я заметил улыбку замешательства на ее лице. Нам всем троим было холодно, все дрожали и клацали зубами. Сэмми приоткрыл дверь пошире и сказал:
— Ты можешь войти, а она — нет.
Я ступил в хижину. Темень там была кромешная, пахло нестиранным нижним бельем и испарениями больного тела. Чахлый свет просачивался через разбитое окно, занавешенное лоскутом дерюги. Я не успел ничего сказать, как Сэмми запер за нами дверь.
Белье на нем было не по росту. Пол грязный, усеянный песком и холодный. Сэмми сорвал дерюгу с окна, утренний свет ворвался в хижину. Воздух был настолько холоден, что превращал выдыхаемый нами воздух в туман.
— Пусть она войдет, Сэмми. Хватит валять дурака.
— Нечего этой суке здесь делать.
Он стоял в своем длинном исподнем, на коленях и локтях чернели пятна грязи — высокий, изможденный, кожа да кости, загорелый, почти как смоль. Сэмми подошел к плите и стал разводить огонь. Голос его смягчился, когда он заговорил о своем заветном:
— На прошлой неделе закончил еще один рассказ. Думаю, в этот раз получилось хорошо. Не хочешь посмотреть?
— Обязательно… Черт, Сэмми, она мой друг…
— Тьфу! Она — дрянь. Просто чума. От нее только одни проблемы.
— И все равно, пусти ее. Там холодно.
Сэмми приоткрыл дверь и высунул голову на улицу.
— Эй, ты!
До меня донеслись ее всхлипывания, я слышал, как она пытается успокоиться.
— Да, Сэмми.
— Не стой там, как полная дура. Ты заходишь или нет?
Только когда он вернулся к плите, она осмелилась войти, как перепуганный зверек.
— Кажется, я внятно сказал тебе, чтобы ты больше не появлялась здесь, — пробурчал Сэмми.
— Я его привезла, — пролепетала Камилла. — Вот, Артуро. Он хотел поговорить с тобой о твоих рассказах. Так ведь, Артуро?