Рукава были чуть длиннее подкладки. Разложив кимоно, Мияко пробормотала: «Всё правильно, так оно и должно быть». Кимоно сшили, когда они уже переехали в Токио. Много позже мать объяснила, что есть два способа сажать рукава на подкладку. В Киото подкладку делают чуть длиннее рукава — они не так ветшают. А в Токио их делают вровень или же рукав делают длиннее. Конечно, вещи нужно беречь, но молоденькой девушке следует думать о другом. Так сказала мать.
С тех пор Мияко стала замечать, что сама мать во всём придерживается обыкновений Киото. В ней жила женщина прежних времён, от неё веяло теплом и домом.
Красная подкладка из шерстяной фланели потеряла первоначальный цвет, но этот цвет был ей всё равно так дорог. «Лицо» рукавов было точно из такого же материала, но с ярким цветочным рисунком. Рисунок самого кимоно представлял собой сочетание лиловых и жёлтых полос. Кимоно было порядком поношенным, от стирок шерсть местами скаталась, но ткань оставалась всё ещё крепкой. В этом кимоно зима не страшна, а рукава можно и подправить. Мияко достала ящик, в котором хранились лоскутки тканей. Вообще-то, ящик предназначался для хранения мужской одежды, но ещё в школе Мияко обклеила его цветными бумажками и стала считать своей собственностью.
И вот из этого ящика Мияко выложила на колени обрезки материи. Лоскутов европейских тканей там было больше, чем японских. Мияко не нашла ничего подходящего, чем можно было бы надставить рукава. Потом решила, что следует посмотреть повнимательнее. Уселась поудобнее, чтобы можно было рассматривать эти лоскутки без спешки.
С каждым из них было связано какое-то воспоминание. Ей было покойно думать о прошлом, хотя она прожила не так долго, чтобы этих воспоминаний было много. Мияко воскрешала прошлое, и оттого на душе становилось светлее.
Мияко вспомнила свою подружку из Киото. У неё был альбом, в который были вклеены лоскутки от каждого кимоно, которые она когда-либо носила. Начиная с самого детства. И под каждым лоскутом было написано, сколько ей было в то время лет. Когда подруга показала альбом Мияко, та ей позавидовала. Эта красивая девочка показалась Мияко ещё симпатичнее. Её мать придумала такой альбом потому, что сама она увлекалась историей одежды и коллекционировала старые кимоно. Когда Мияко рассказала об альбоме матери, та удивилась и сказала, что, пожалуй, такой альбом хранит воспоминания лучше, чем любые фотографии, и когда девочка вырастет, ей будет так умилительно рассматривать его.
— Мне такая мысль никогда не приходила в голову. А теперь уже поздно. Нужно было мне и для тебя такой альбом завести.
— Так давай всё-таки сделаем его. Пусть там хоть новые платья будут. Да и старые лоскуты у нас, наверное, тоже сохранились.
Отец слышал их разговор. «Да ну вас! Никто так не делает!» — выпалил он. Мать молча взглянула на отца. «Что вы там придумали! Эта девчонка и так никак не повзрослеет».
Мияко тогда не понимала, за что отец рассердился на них. Но теперь ей казалось, что она догадывается. Нельзя, чтобы воспоминания поглощали тебя целиком. Нельзя, чтобы прошлое хватало тебя за руку. А ещё важнее то, что в беспорядочных лоскутах Мияко не было и намёка на что-нибудь тёмное, каждый из них напоминал только о счастье и свете. И неважно, что это были радости самого обычного человека. А красивый альбом подруги Мияко свидетельствовал о каком-то глубоко затаившемся несчастье и обделённости. То есть в каком-то смысле он являлся сокровищницей печали.
В комнату заглянула мать. Мияко чуть покраснела.
«Перешиваешь? Ты у меня мастерицей стала! Рукава надставить нечем? Что-нибудь придумаем. Поройся-ка в моих тряпках».
Мияко принесла корзинку и поставила её перед матерью. Та подняла крышку и стала ловко перебирать лоскуты — будто ассигнации считала. «Вот тебе на рукава, вот тебе на подкладку», — сказала она, доставая фланельку в мелких хризантемах и кусок красной хлопковой ткани. Мияко взяла их и рассмеялась.
— Тебе не нравится?
— Нет-нет. Просто я смотрела на тебя и думала, что в твоих тряпках что хочешь найти можно.
— Это потому, что я уже такая старая.
Мать смотрела на Мияко — она замеряла рукава. Потом спросила с самым невинным видом: «А ты Таяма до сих пор пишешь?»
«Пишу. Раз в месяц», — ответила дочь, уменьшив количество посылаемых ею писем ровно в три раза.
— Давно это у вас.
— Да, уже четыре года.
Мияко глубоко вздохнула, будто хотела что-то спросить, но потом уставилась в пол.
— Вот ведь как: едва ты перестала носить это кимоно, началась война.
— Да.
— Ты стала взрослой в эту войну.
— Я чувствую себя беззащитной.
— Да, сейчас столько всего происходит, о чём мы в нашей молодости и помыслить не могли.
Сказав так, мать вышла.
«Ты стала взрослой в эту войну». Сейчас до Мияко дошёл смысл этих слов, и всё внутри у неё напряглось. Она подняла глаза к небу. Она думала о тех девочках, на юность которых пришлась война.
Мияко опять взялась за шитьё и почувствовала какую-то новую любовь к этим лоскутам. У неё возникло странное ощущение, что все эти военные годы они дожидались её. Когда она разделалась с одним рукавом, пришла тётка Мияко. Поскольку в передней послышался также звук тяжёлых мужских ботинок, Мияко встала. Мать вышла встретить гостей.
Мать провела гостей в дом. Они молча прошли мимо комнаты Мияко. Мияко удивилась. Тут мать чуть приоткрыла дверь. «Не знаю, что и делать. Тётушка Симамура пришла не одна, — озадаченно сказала она. — Завари чай, а я подам», — нервно закончила она и вернулась в гостиную.
«Уж не свататься ли пришли?» — с беспокойством подумала Мияко. Заварив чай, она заглянула в прихожую. Там стояли высокие офицерские ботинки. Увидела она и брошенную на пол офицерскую фуражку. Мияко протянула руку и, несколько поколебавшись, решительно повесила фуражку. Она вернулась к шитью, но пальцы у неё дрожали.
«Мияко, пойди поздоровайся с тётушкой», — позвала из коридора мать.
Тётушка представила Мияко лейтенанта Одзава. Она вела разговор, пристально поглядывая на Мияко. Потом сказала строго: «Господину Одзава уже пора. А ты, Мияко, уж будь так добра, проводи лейтенанта до станции».
— Хорошо.
Мияко было привстала, но тут же села снова. Поманив её одними глазами, мать вышла в коридор. «Я им рассказала про Таяма. Так что будь вежлива с лейтенантом», — прошептала она.
У Мияко стало жарко в глазах — произошло что-то важное.
Когда они прошли всего несколько шагов, лейтенант сказал: «Теперь я сам дойду. Спасибо».
«Не за что», — ответила Мияко и впервые взглянула в лицо лейтенанту. Вид у него был задумчивый. «Нет, всё-таки проводите меня».
По дороге он рассказал, что прибыл в Японию по служебным делам, но через две недели возвращается на фронт. Одзава непременно хотел за это время жениться и попросил тётушку с кем-нибудь познакомить его. «Поэтому мы к вам и пришли. Извините, я допустил бестактность. Ваша тётушка так и говорила, что вы очень достойный человек. Она оказалась права».