Ту же племянницу, которая захотела заниматься литературой, я определил на филологический факультет университета Кэйо. Раньше она сочиняла стихи, и в них было что-то настоящее. Но теперь она сказала, что хочет заняться прозой. Я ответил, что она чересчур юна для того, чтобы переключиться на прозу, и посоветовал подождать, пока ей не исполнится хотя бы двадцать пять. И уже тогда решать, действительно ли она хочет этого.
А ещё, возвращаясь с кладбища, я познакомился с удивительной девушкой. Мне кажется, что именно такую ты всегда и искала. Мы встретились совершенно случайно. У неё есть характер, она высокая и красивая. Будто сошла со средневековой картины. Сказала, что ей шестнадцать. Она была с родителями, и я попросил разрешения сфотографировать её. Я договорился с Канэда, который знает толк в фотографии, чтобы он отправился к ней домой. Когда карточка будет готова, обязательно покажу её тебе. Я уверен, что ты согласишься со мной — она была бы идеальной партией для нашего сына. Не знаю уж, как они между собой поладят, так что загадывать вперёд не стану. Родителям девушки я пока что ничего не говорил. Пока же я собираюсь внимательно понаблюдать, что из неё выйдет. Уверен, что ты сумеешь сберечь её красоту.
У меня всё время такое чувство, что ты жива, что глаза твои открыты. Я ощущаю твоё присутствие в этом мире. Мне кажется, что будущее всех этих девушек зависит от нас с тобой.
Мне всё хочется повидать того молодого монаха из Тояма, который приезжал высказать мне свои соболезнования. Так что отправлюсь к нему в начале того месяца. Как раз и клёны уже покраснеют. Правда, на монаха он совсем не похож. Узнав о твоей смерти, он тут же примчался из своей деревни. Весь в слезах. Пришёл, сходил на могилу и уехал. Опять в слезах. Сказал, что раз вокруг твоей могилы дафна растёт, так он в память о тебе в своём храме тоже дафну посадит. Только он ошибается. Не дафна это, а бадьян. Но я решил, что не надо его разочаровывать. Так что теперь у твоей могилы и вправду дафна растёт.
А вообще-то, кладбище для меня — это такое место, где мы можем поговорить с тобой. После того, как вместе пришли туда. Что-то в последнее время жизнь и смерть стали для меня похожими. Прошлое и настоящее тоже перепутались. Я так благодарен, что твоя любовь не разбирает, где жизнь, а где — смерть. Парит где-то надо мной, несчастным. Прости уж меня — ты меня своей заботой избаловала. Вот и захотелось рассказать про тех девушек, которые нас связывают».
[1962]
«Старики вам обрадуются, — сказал Мурано молодожёнам — Китиро и Юкико. — Отец с матерью почти ничего не слышат, так что не обращайте внимания, если что не так».
В связи со служебными обстоятельствами Мурано был вынужден переехать в Токио. Его престарелые родители остались в Камакура. Жили они в домике, расположенном в некотором отдалении от основного строения. Поэтому Мурано и решил сдавать его. Чем стоять дому пустым, а самим им пребывать в полном одиночестве, лучше пустить кого-нибудь, решил он. Поэтому и плату назначил чисто символическую.
Сват Китиро и Юкико был знакомым Мурано. Он предварительно навёл мосты, и когда молодожёны пришли к Мурано, их ждал весьма сердечный приём.
«Под самым боком у стариков словно цветок распустится! Я вовсе не искал именно молодожёнов, но сейчас прямо вижу, как и наш старый дом, и старики будут купаться в лучах света, которые исходят от вашей молодости», — говорил Мурано.
В Камакура много межгорных долин. Вот в такой долине и стоял этот дом. Шестикомнатный, он был великоват для молодожёнов. В первый вечер после того, как они перебрались туда, от непривычки к дому и здешней тишине они включили свет во всех шести комнатах, в кухне и прихожей. Сами же при этом находились в гостиной. Эта комната была самой большой, но когда туда втащили платяной шкаф Юкико, её зеркало, матрасы и остальное приданое, оказалось, что сесть супругам теперь уже некуда. И тогда они успокоились.
Юкико нанизывала стеклянные бусинки, называемые за их точечный узор «стрекозиным глазом», то так, то эдак пытаясь соединить их в ожерелье. За те несколько лет, что её отец провёл на Тайване, он приобрёл у туземцев две или три сотни таких бусинок старой выделки. Перед свадьбой он подарил дочери пару десятков из числа тех, что нравились ей больше всего. Она нанизала их на нитку и отправилась с ожерельем в свадебное путешествие. Эти «стрекозиные глаза» были любимой вещью отца. Для Юкико они означали прощание с родительским домом.
После первой брачной ночи Юкико надела ожерелье. Увидев его блеск, муж с силой привлёк её к себе, прижался лицом к груди. Юкико стало щекотно, она вскрикнула и отпрянула — нитка порвалась, бусины покатились по полу.
Китиро пришлось оставить жену в покое. Сидя на корточках, они подбирали раскатившиеся бусинки. Юкико наблюдала, как муж неуклюже ползает по полу на коленях в поисках этих стекляшек и не могла удержаться от смеха. И вдруг какой-то покой разлился в её теле.
Переехав в Камакура, Юкико решила составить из бусинок новое ожерелье. Бусинки были разными по цвету, рисунку и форме: круглые, квадратные, продолговатые. Когда-то они были ярко-красными, синими, фиолетовыми, жёлтыми, но время состарило их и приглушило цвета. Узор же был красив той красотой, секретом которой обладают «первобытные» народы. Малейшее изменение в расположении бусинок меняло и общее настроение. Поскольку эти стекляшки предназначались для бус изначально, в каждой из них имелось отверстие.
Юкико соединяла бусинки в разном порядке. Китиро спросил: «Никак не можешь сделать так, как было вначале?»
«В прошлый раз мы вместе с папой этим занимались. Оттого и вспомнить никак не могу. А сейчас давай сделаем, как ты хочешь. Попробуем?»
Они склонились над ожерельем, забыв про время. Сгустилась ночь.
«Там возле дома кто-то ходит?» — встрепенулась Юкико.
Падали листья. Сухие листья падали на крышу домика стариков. Дул ветер.
На следующее утро Юкико разбудила мужа криками: «Скорее, смотри скорее, старики кормят коршунов! Они завтракают вместе с ними!»
Китиро поднялся с постели и увидел, что двери отворены навстречу осеннему погожему дню, увидел освещённых утренним солнцем стариков. Их жилище располагалось несколько выше садика, прилегающего к основному дому, и было отделено от него низенькой живой изгородью из камелий. Кусты — в полном белом цвету, дом стариков будто бы плыл по волнам. С трёх остальных сторон над ним нависали холмы, покрытые осенним лесом. На цветы и деревья падал осенний глубокий свет, который сообщал тепло всему находящемуся под ним.
Приблизившись к столу, оба коршуна подняли головы. Старики же, разжевав свою яичницу с ветчиной, брали её изо рта палочками и подавали птицам. При этом каждый раз коршуны слегка распускали крылья и чуть отпрыгивали.
«Они друг к другу привыкли. Пойдём-ка поздороваемся. Неважно, что они завтракают. Да и на птиц посмотреть хочется», — сказал Китиро.
Юкико зашла в дом, переоделась, вышла в ожерелье, которое они составили вчерашним вечером.