Тогда он ужасно испугался, решив, что его сейчас вернут назад, как беглого мальчишку. Контролер спросил:
– Вы, сэр, один из больных доктора Форестера, так? Если вы сойдете на следующей станции, оттуда позвонят и попросят прислать за вами машину. Ждать придется не больше получаса.
– Не хочу.
– Вы, как видно, заблудились, сэр, но с таким джентльменом, как доктор Форестер, можно ни о чем не беспокоиться.
Роу собрал нее силы и твердо заявил:
– Я еду в Скотленд-ярд. Меня там ждут. И если меня задержат, вы будете отвечать.
На следующей остановке – платформа длиной в несколько метров и деревянный сарай посреди ровного темного поля – он увидел Джонса; они с Форестером, по-видимому, пошли к нему в комнату, обнаружили, что его нет, и Джонс сразу же поехал на станцию. Джонс подошел к его купе с деланным благодушием; позади стоял проводник.
– Ах, вот вы где, старина, – запинаясь, сказал Джонс, – ну-ка спускайтесь. У меня здесь машина – мигом будем дома.
– Я не поеду.
– Доктор очень расстроен. У него был тяжелый день, он вышел из себя и наговорил вам много лишнего.
– Я не поеду.
Проводник подошел ближе, показывая, что охотно поможет, если нужно будет применить силу. Роу закричал в бешенстве:
– Вы еще не оформили свидетельства, что я сумасшедший! И не имеете права силой вытаскивать меня из поезда!
Проводник пододвинулся поближе. Он тихонько шепнул:
– У этого джентльмена нет билета…
– Неважно, – неожиданно отмахнулся Джонс, – все в порядке. – Он наклонился к двери и шепнул: – Желаю удачи, старина.
Поезд отошел, окутав паром автомобиль, сарай и фигуру человека, который не смел помахать ему вслед. И вот теперь все его беды позади, впереди только одна беда: суд за убийство.
…Роу все сидел; стальное небо побледнело, послышались гудки первых такси. Дверь открылась, и толстый рассеянный человек в двубортном жилете, поглядев на него, спросил; «Где же Билл?» – но не стал ждать ответа. Из гавани донесся долгий пронзительный крик парохода. По коридору кто-то прошел, насвистывая, продребезжала чайная посуда, издалека пахнуло жареной селедкой.
В комнату бодро вошел тот же толстяк, у него было круглое, не по росту большое лицо и маленькие светлые усики. В руках он держал листок, который Роу заполнил внизу.
– Значит, вы и есть тот самый мистер Роу? – строго спросил он. – Слава богу, вы наконец пришли. – Он нажал звонок, и в дверях появился сержант в форме: – Бивис дежурит? Попросите его сюда.
Он сел, скрестил пухлые ляжки и стал разглядывать свои ногти. Руки у него были холеные; он разглядывал их с разных сторон и, казалось, был обеспокоен заусеницей на левом большом пальце. И при этом молчал, явно не желая разговаривать без свидетелей. Потом в комнату вошел рослый человек в костюме из магазина готового платья с блокнотом и карандашом в руках и занял третий стул. У него были громадные уши, торчавшие перпендикулярно черепу, и какое-то странное выражение бессловесной подавленности, словно он чувствовал себя слоном, попавшим в посудную лавку. Когда он неуклюжими пальцами нажимал карандашом на бумагу, казалось, либо карандашу, либо бумаге пришел конец и что сам он боится за их судьбу.
– Так вот, – начал франтоватый толстяк, припрятав до поры до времени свои ногти под пухлые ляжки, – значит, вы, мистер Роу, пришли к нам по собственной воле и хотите дать показания?
– Я увидел фотографию в газете.
– Мы просили вас явиться несколько месяцев назад.
– Я узнал об этом только вчера вечером.
– Видно, вы жили где-то в глуши.
– Я был в санатории, понимаете?
После каждой его фразы начинал скрипеть карандаш, превращая отдельные слова в стройный, последовательный рассказ.
– В каком санатории?
– Его содержит доктор Форестер. – Он назвал ближайшую железнодорожную станцию. Названия места он не знал. – По-видимому, был налет, – объяснил он, пощупав шрам на лбу, – и я потерял память. Очнулся я уже там и ничего не знал, кроме отрывочных воспоминаний детства. Они мне сказали, что меня зовут Ричард Дигби. Сначала я даже не узнал себя на фотографии. Видите, борода…
– А теперь, надеюсь, к вам вернулась память? – резко спросил толстяк с едва заметным оттенком иронии.
– Кое-что припоминаю, но не очень много.
– Весьма удобный вид памяти.
– Я стараюсь рассказать вам все, что знаю, – воскликнул Роу, вспыхнув от гнева. – Разве по английским законам человек не считается невиновным, пока не доказана его вина? Я готов сообщить об убийстве все, что помню, но я никого не убивал.
Толстяк заулыбался. Он вытащил из-под себя обе руки, поглядел на ногти и спрятал руки обратно.
– Интересно, – сказал он. – Вот вы упомянули об убийстве, а я ведь ничего о нем не говорил, да и в газетах пока ни слова не было сказано ни о каком убийстве.
– Не понимаю.
– Игру мы ведем честную. А ну-ка, Бивис, прочтите его показания.
Бивис покраснел, как великовозрастный школьник, читающий у аналоя Второзаконие:
– «Я, Артур Роу, по собственной воле даю следующие показания. Вчера вечером, когда увидел в газете свою фотографию, я впервые узнал, что полиция желает снять с меня допрос. Последние четыре месяца, страдая от потери памяти, вызванной травмой при воздушном налете, я находился в санатории, который содержит доктор Форестер. Память у меня восстановилась не полностью, но я желаю сообщить все, что знаю по поводу убийства…»
Полицейский прервал Бивиса:
– Все точно, не так ли?
– По-моему, да.
– Вам будет в дальнейшем предложено подписать ваши показания. А теперь назовите имя убитого.
– Не помню.
– Понятно. Кто вам сказал, что мы желаем вас допросить по поводу убийства?
– Доктор Форестер.
Ответ без запинки, видимо, удивил полицейского. Даже Бивис помешкал, прежде чем нажать карандашом на листок бумаги.
– Вам это сказал доктор Форестер?
– Да.
– Откуда он знал?
– Наверно, прочел в газете.
– Мы ни разу не упомянули об убийстве в газете. Роу устало подпер рукой подбородок. В голове у него снова зашевелился тяжелый сгусток ассоциаций.
– Может быть… – Пугающее воспоминание зародилось, оформилось, исчезло: – Не знаю.
Ему показалось, будто полицейский стал разговаривать с ним чуточку приветливей.
– Расскажите нам, что вы помните. В любом порядке.
– Да уж порядка не ждите. Сначала о Пуле. Он помощник доктора Форестера в «лазарете», куда отправляют буйных, только я не думаю, что все они в самом деле буйные. Я знаю, что встречал его раньше, до того как у меня пропала память. Я припоминаю маленькую убогую комнату с картиной Неаполитанской бухты. Видимо, я там жил – почему, не знаю. Странно, что выбрал такое жилье. Ко мне возвращаются больше чувства и ощущения, чем факты…