Среди пассажиров был очень щеголеватый негр в высоком белом воротничке, крахмальных манжетах и очках в золотой оправе, который ехал в Санто-Доминго; он ни с кем не общался, а за табльдотом отвечал вежливо, но уклончиво и односложно. Например, я спросил, какой груз, по его мнению, возьмет капитан в Трухильо, и тут же поправился:
— Простите, я хотел сказать — в Санто-Доминго.
Он, серьезно кивнув, сказал:
— Да.
Сам он никого ни о чем не спрашивал, и его сдержанность была прямым укором нашему пустому любопытству.
Ехал с нами и коммивояжер какой-то фармацевтической фирмы; я уже не помню, как он объяснял, почему не полетел самолетом. Но я был уверен, что это не настоящая причина, — у него было больное сердце, и он это скрывал. Лицо его было туго обтянуто сухой, как пергамент, кожей, а тело казалось непропорционально большим; к тому же он слишком много времени лежал у себя в каюте.
Сам я отправился морем из осторожности — иногда мне казалось, что по той же причине попал на пароход и Джонс. Прибыв в аэропорт, ты сразу разлучаешься с командой самолета и остаешься один на бетонной дорожке, а в порту на иностранном судне ты под защитой другой державы — ведь пока я на «Медее», я был на положении голландского подданного. Я заплатил за проезд до Санто-Доминго и утешал себя, что не сойду с парохода, пока не получу определенных гарантий от британского консула... или от Марты. Моя гостиница на холмах, над городом, обходилась без хозяина вот уже три месяца; в ней наверняка нет постояльцев, а я дорожил своей жизнью больше, чем пустым баром, коридором с пустыми номерами и столь же пустым, беспросветным будущим. Что же касается Смитов, то на пароход их, по-моему, привела любовь к морю, а вот почему они решили посетить республику Гаити, я узнал только позднее.
Капитаном у нас был тощий неприступный голландец, такой же до блеска надраенный, как медные части у него на судне; он только раз вышел к столу. В противоположность ему судовой казначей был весельчак, неряшливо одетый, обожавший голландский джин и гаитянский ром. На второй день плавания он пригласил нас выпить к себе в каюту. Мы набились в нее как сельди в бочку, не пришел только фармацевт, который заявил, что никогда не ложится позже девяти. Даже джентльмен из Санто-Доминго присоединился к нашей компании и, когда казначей спросил его, нравится ли ему погода, ответил: «Нет».
У казначея была шутливая манера все преувеличивать, его природная веселость не слишком пострадала даже от того, что Смиты попросили лимонного сока без сахара, а когда его не оказалось — кока-колы.
— Да это же отрава! — воскликнул казначей и стал излагать свою теорию изготовления этого напитка.
Но Смитов это ничуть не смутило, и они пили кока-колу с явным удовольствием.
— Там, куда вы едете, вам порой захочется выпить чего-нибудь покрепче, — сказам им казначей.
— Мы с мужем никогда не брали в рот крепких напитков, — заявила миссис Смит.
— Вода там сомнительная, а теперь, когда американцы ушли, кока-колы не достанешь. Вот услышите ночью на улице стрельбу и, наверно, подумаете: стаканчик бы крепкого рому...
— Никакого рома, — отрезала миссис Смит.
— Стрельбу? — осведомился мистер Смит. — А там стреляют? — Он с легкой тревогой взглянул на жену, которая съежилась под пледом (она зябла даже в этой душной каюте). — Почему там стреляют?
— Спросите мистера Брауна. Он там живет.
— Стрельбу я слышал не так часто, — сказал я. — Обычно они обделывают свои дела втихую.
— Кто это «они»? — спросил мистер Смит.
— Тонтон-макуты, — злорадно вставил казначей. — Президентские упыри. Ходят в темных очках и являются к своим жертвам только по ночам.
Мистер Смит положил руку на колено жены.
— Этот джентльмен хочет нас напугать, детка, — сказал он. — В туристском бюро нам об этом ничего не говорили.
— Он не знает, что нас не так-то легко напугать, — сказала миссис Смит, и я почему-то ей поверил.
— Вы понимаете, о чем мы говорим, мистер Фернандес? — крикнул казначей в дальний угол каюты; некоторые чудаки почему-то всегда громко говорят с людьми другой расы.
У мистера Фернандеса глаза заволоклись, словно он вот-вот заснет.
— Да, — сказал он, но мне показалось, что он с таким же успехом мог ответить и отрицательно.
Тут впервые открыл рот Джонс, сидевший на краю койки казначея со стаканом рома в руке.
— Дайте мне пятьдесят десантников, и я пройду через всю страну и без мыла.
— А вы служили в десантниках? — не без удивления спросил я.
Он ответил уклончиво:
— Да, почти. В том же роде войск.
Кандидат в президенты сообщил:
— У нас рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.
— К министру чего? — переспросил казначей. — Благоденствия? Чего другого, а благоденствия вы там не найдете. Вы бы посмотрели, какие там крысы. Огромные, как эрдельтерьеры...
— В туристском бюро мне сказали, что там есть несколько прекрасных гостиниц.
— Одна из них принадлежит мне, — сказал я.
Вынув бумажник, я показал им три почтовые открытки. Несмотря на то, что краски были кричащие и вульгарные, картинки производили впечатление — ведь они были памятником прошлого, которое уже не вернется. На одной открытке в выложенном голубыми изразцами бассейне плавали девушки в бикини; на другой — под тростниковой крышей креольского бара играл на барабане знаменитый на все побережье Карибского моря ударник, на третьей был общий вид гостиницы — башенки, балконы и остроконечные крыши — причудливая архитектура Порт-о-Пренса прошлого века. Хоть это не изменилось.
— Нам хотелось бы что-нибудь потише, — сказал мастер Смит.
— У нас теперь куда как тихо.
— Конечно, нам было бы приятно — правда, детка? — жить у друзей. Если у вас найдется свободная комната с ванной или душем.
— У нас все комнаты с ваннами. И не бойтесь шума. Ударник сбежал в Нью-Йорк, а все девушки в бикини теперь в Майами. Вы, наверно, будете единственными моими постояльцами.
Я рассудил, что эти двое могут быть очень полезны не только из-за денег, которые они заплатят. Кандидат в президенты — лицо видное; он, несомненно, будет находиться под опекой своего посольства или хотя бы того, что от него осталось. (Когда я уезжал из Порт-о-Пренса, штат посольства сократили до поверенного в делах, секретаря и двух охранников из морской пехоты — память о военной миссии.) По-видимому, та же мысль пришла в голову Джонсу.
— Может быть, и я к вам присоединюсь, — сказал он, — если для меня ничего другого не приготовили. Если мы будем держаться вместе, у нас будет такое чувство, будто мы еще на пароходе.
— На миру, говорят, и смерть красна, — подтвердил казначей.