— Если хорошенько поглядеть вокруг, повсюду не слишком весело. Миссис Смит не захочет, чтобы мы вернулись с полпути только потому, что...
— Да я вас и не уговариваю. Вы меня спросили...
— Тогда почему же — извините, что я задаю вам этот вопрос, — вы сами туда возвращаетесь?
— Потому, что там — все, что у меня есть. Моя гостиница.
— А вот все, что у нас с женой есть, — это наша миссия.
Он сидел, не отрывая глаз от моря. В это время мимо Прошел Джонс и крикнул нам через плечо:
— Пошел на пятый круг! — и проследовал дальше.
— Вот и он не боится, — сказал мистер Смит, словно извиняясь за свое бесстрашие; так оправдывается человек, который, надев слишком пестрый галстук — подарок жены, — говорит, что теперь все носят такие галстуки.
— Не думаю, чтобы им двигала смелость. Может, ему, как и мне, просто некуда больше деваться.
— Он очень предупредителен к нам обоим, — твердо произнес мистер Смит, явно желая переменить тему разговора.
Когда я узнал мистера Смита поближе, я научился различать этот его тон. Ему становилось мучительно не по себе, когда я дурно о ком-нибудь отзывался, даже о человеке, ему не знакомом, или о враге. Он сразу же начинал пятиться от такого разговора, как конь от воды. Мне иногда нравилось заманивать его, будто невзначай, к самому краю омута, а потом вдруг пришпорить и, понукая хлыстом, заставить войти в воду. Но я так и не научил его прыгать. По-моему, он скоро стал догадываться, куда я гну, но ни разу не выказал своего недовольства. Это означало бы осудить друга. И он предпочитал уклониться от спора. В этом хотя бы его характер отличался от характера жены. Позднее я узнал, какая неукротимая и прямолинейная натура у миссис Смит, — она была способна напасть на кого угодно, конечно, кроме самого кандидата в президенты. Я много раз ссорился с ней за время нашего знакомства, она подозревала, что я немножко подсмеиваюсь над ее мужем, но она не догадывалась, как я им обоим завидую. Я ни разу не встречал в Европе семейную пару, такую преданную друг другу, как они!
— Вы что-то хотели сказать насчет вашей миссии, — напомнил я мистеру Смиту.
— Разве? Вы меня извините, что я так о себе разболтался. «Миссия» — чересчур громкое слово.
— Мне это очень интересно.
— Назовите это нашей надеждой. Но человек вашей профессии вряд ли отнесется к ней сочувственно.
— Это имеет отношение к вегетарианству?
— Да.
— Я могу отнестись к нему сочувственно. В конце концов, мое дело угождать клиентам. И если они вегетарианцы...
— Вегетарианство — вопрос не только диеты, мистер Браун. Оно затрагивает нашу жизнь с самых разных сторон. Если бы нам удалось избавиться от излишков кислотности в человеческом организме, мы избавились бы и от страстей.
— Тогда прекратилась бы жизнь.
Он сказал с мягким укором:
— Речь идет не о любви. — И я почему-то почувствовал стыд. Цинизм — это дешевка, его можно купить в любом магазине стандартных цен, им начиняют всякий хлам.
— Ну что ж, сейчас вы едете в вегетарианскую страну, — сказал я.
— В каком смысле, мистер Браун?
— Девяносто пять процентов жителей не могут себе позволить ни мяса, ни рыбы, ни яиц.
— Но разве вы не замечали, мистер Браун, что во всех наших неурядицах виновата не беднота? Войны затевают политические деятели, капиталисты, интеллигенты, бюрократы, хозяева Уолл-стрита или коммунистические боссы, а никак не бедняки.
— А богатые и имеющие власть не бывают вегетарианцами?
— Нет. Как правило, не бывают.
И я снова устыдился своего цинизма. Когда я глядел в эти светло-голубые, не знающие страха и сомнений глаза, мне на минуту даже показалось, что он прав. Сбоку вырос стюард.
— Мне не надо супа, — сказал я.
— Обедать еще рано, сэр. Капитан покорнейше просит вас, сэр, зайти к нему.
Капитан был у себя в каюте — в помещении, таком же строгом и до блеска надраенном, как он сам; без единой личной вещи, если не считать кабинетной фотографии пожилой дамы, у которой был такой вид, будто она только что из парикмахерской, где ей высушили под феном все, даже характер.
— Присядьте, мистер Браун. Хотите сигару?
— Нет, спасибо.
— Я хочу поговорить с вами без обиняков. Я вынужден просить вашего содействия. Дело очень щекотливое.
— Да?
Тон у него был мрачный.
— Терпеть не могу сюрпризов во время плавания!
— А я-то думал, на море... всегда бури...
— Я, конечно, говорю не о море. Насчет моря — все понятно. — Он передвинул на другое место пепельницу, потом ящик с сигарами, а потом чуточку придвинул к себе фотографию женщины с невыразительным лицом и волосами, словно отлитыми из серого бетона. Может быть, ему она придавала уверенность — у меня бы она парализовала волю.
Он спросил:
— Вы знакомы с нашим пассажиром майором Джонсом? Он именует себя майором.
— Да, я с ним беседовал.
— Какое он на вас произвел впечатление?
— Затрудняюсь сказать... Я об этом как-то не думал...
— Я только что получил каблограмму из нашей конторы в Филадельфии. Просят сообщить, где и когда он сойдет на берег.
— Но вы же знаете по его билету...
— Они хотят удостовериться, что он не изменит своих намерений. Мы идем в Санто-Доминго... Вы же сами, например, объясняли мне, что оплатили проезд до Санто-Доминго только на тот случай, если в Порт-о-Пренсе... У него могут быть такие же соображения.
— О нем запрашивает полиция?
— Возможно, хотя это только мое предположение, что полиция им интересуется. Вы должны понять, что лично я ничего не имею против майора Джонса. Очень может быть, что там затеяли проверку, потому что какой-то делопроизводитель... Но я решил... Вы тоже англичанин и живете в Порт-о-Пренсе... Я со своей стороны вас предостерег, а вы со своей стороны...
Меня раздражала его безупречная корректность, его крайняя осторожность и крайняя прямолинейность. Неужели капитан ни разу в жизни не споткнулся — в юности или в пьяном виде, в отсутствие жены с парикмахерской прической? Я сказал:
— Вы так говорите, будто он — карточный шулер. Уверяю вас, он ни разу не предлагал сыграть в карты.
— Да я ничего подобного не говорю...
— Вы хотите, чтобы я смотрел в оба и держал ухо востро?
— Так точно. И все. Если за ним было бы что-нибудь серьезное, они бы, конечно, попросили, чтобы я его задержал. Может быть, он сбежал от кредиторов. Кто знает? Или что-нибудь по женской линии, — добавил он брезгливо, встретившись взглядом с непреклонной женщиной в каменной прическе.