Я встал и подошел к окну, но сквозь москитную сетку ничего не увидел. Внизу зашаркали подошвы, и кто-то, удаляясь, снова настойчиво позвал: «Браун!». С трудом расслышав свое имя сквозь молитвенное бормотание дождя, я отыскал фонарик и спустился вниз. В кабинете я захватил единственное имевшееся у меня оружие: медный гроб с буквами R.I.Р. Потом я отпер боковую дверь и посветил фонариком, чтобы показать, где я. Свет упал на дорожку, ведущую к бассейну. И сразу же из-за угла дома в круг света вышел Джонс.
Он промок до костей, и лицо его было выпачкано в в грязи. Он нес какой-то сверток, укрывая его пиджаком от дождя.
— Погасите свет, — сказал он. — Впустите меня, скорей.
Он прошел за мной в кабинет и вынул из-под мокрого пиджака сверток. Это был погребец для коктейлей. Джонс бережно положил его на стол и погладил, как любимую собачку.
— Все пропало, — сказал он. — Кончено. Продулся по всем статьям.
Я протянул руку, чтобы зажечь свет.
— Не надо, — сказал он, — нас могут увидеть с дороги.
— Не могут, — сказал я и нашел выключатель.
— Лучше не надо, старик... Мне спокойнее в темноте, если вы не против. — Он снова погасил электричество. — Что это у вас в руке, старик?
— Гроб.
Он тяжело дышал, я почувствовал запах джина.
— Мне надо поскорее отсюда мотать, — сказал он. — Любым способом.
— Что случилось?
— Они стали про меня разнюхивать. В полночь позвонил Конкассер, я даже не знал, что проклятый телефон работает. Я просто оторопел, когда он задребезжал мне в самое ухо. Никогда раньше он не звонил.
— Наверно, они починили телефон, когда поселили там поляков. Вы живете в правительственной гостинице для В.В.П. — весьма важных персон.
— В Имфале мы их звали весьма важными птицами, — сказал Джонс со слабой потугой на шутку.
— Если вы позволите зажечь свет, я смогу дать вам выпить.
— Времени нет, старик. Мне надо убираться отсюда подобру-поздорову. Конкассер говорил из Майами. Они послали его про меня разнюхать. Он еще ничего не подозревает, просто удивляется. Но утром, когда они обнаружат, что я удрал...
— Куда удрал?
— Да в том-то и вопрос, старик, так сказать, вопрос вопросов.
— В порту стоит «Медея».
— Лучше и не придумаешь...
— Мне надо одеться.
Он ходил за мной по пятам, как собака, оставляя на полу лужи. Мне бы очень хотелось посоветоваться с миссис Смит, ведь она была такого высокого мнения о Джонсе. Пока я одевался — ему пришлось разрешить мне зажечь ночник, — он нервно бродил из угла в угол, держась, однако, подальше от окна.
— Не знаю, что за дело вы затеяли, — сказал я, — но если на карту поставлено четверть миллиона долларов, можно было не сомневаться, что рано или поздно они станут про вас разнюхивать.
— Ну, это я предвидел. Я бы сам поехал в Майами вместе с их человеком.
— Они бы вас не выпустили.
— Выпустили бы, если бы я оставил здесь компаньона. Я не знал, что времени в обрез, думал, у меня есть еще неделя, иначе я попытался бы уговорить вас раньше.
Я так и застыл, просунув ногу в штанину, и спросил его с изумлением:
— И вы мне говорите прямо в лицо, что хотели сделать меня козлом отпущения?
— Ну, ну, старик, не сгущайте краски. Будьте покойны, я бы вовремя дал вам знак укрыться в британском посольстве. Если бы до этого дошло. Но до этого бы не дошло. Их человек протелеграфировал бы, что все в порядке, и получил бы свою долю, а потом вы бы к нам присоединились.
— Какая же доля предназначалась ему? Я понимаю — это представляет сейчас чисто академический интерес.
— Все было учтено. То, что я вам обещал, вы получили бы нетто, а не брутто. Все было бы ваше.
— Если бы я выпутался.
— В конце концов, всегда как-то выпутываешься, старик. — По мере того, как он обсыхал, к нему возвращалась самоуверенность. — У меня и раньше бывали промашки. В Стэнливиле я был так же близок к grand coup [решающий выигрыш — карточный термин (фр.)] и к финишу.
— Если вы хотели надуть их на оружии, — сказал я, — вы допустили грубую ошибку. Их уже раз надули...
— То есть как это надули?
— В прошлом году один человек уже устроил им партию оружия на полмиллиона долларов с оплатой в Майами. Но американские власти были вовремя извещены и оружие задержали. Доллары, конечно, остались в кармане у посредника. Никто до сих пор не знает, сколько там было на самом деле оружия. Второй раз они на ту же удочку не клюнут. Перед поездкой сюда вам следовало получше все разузнать.
— У меня был несколько другой замысел. В сущности, там не было никакого оружия. Да и откуда у меня может быть такой капитал?
— От кого вы получили рекомендательное письмо?
— От пишущей машинки. Как и большинство рекомендаций. Но вы правы, надо было получше все разнюхать. Я адресовал рекомендательное письмо не тому, кому надо. Впрочем, тут я сумел заговорить им зубы.
— Ну, я готов. — Я посмотрел, как он нервно покручивает в углу шнур от лампы. Карие глаза, неаккуратно подстриженные офицерские усики, серый, нездоровый цвет лица. — Не знаю, чего ради я иду для вас на такой риск. Опять хотите сделать меня козлом отпущения.
Я вывел машину на дорогу, не включая фар, и мы медленно двинулись к городу. Джонс сидел пригнувшись и для бодрости насвистывал. По-моему, это была популярная в 1940 году песенка «В среду после войны». Перед самой заставой я включил фары, понадеявшись, что милиционер заснул, но он не спал.
— Вы сегодня ночью здесь проходили? — спросил я у Джонса.
— Нет. Сделал крюк через чьи-то сады.
— Все равно теперь уж нам его не объехать.
Но милиционер засыпал на ходу и не стал нас задерживать: он проковылял через дорогу и поднял шлагбаум. Большой палец у него на ноге был перевязан грязным бинтом, и сквозь дыру в серых фланелевых штанах просвечивала задница. Он даже не стал искать у нас оружия. Мы миновали поворот к Марте, британское посольство и поехали дальше. У посольства я притормозил, там было тихо; тонтон-макуты, без сомнения, поставили бы у ворот часовых, если б знали о бегстве Джонса.
— А что, если попросить у них убежища? Тут вы будете в безопасности.
— Не хочется, старик. Я доставил им в свое время немало хлопот, вряд ли они встретят меня с распростертыми объятиями.
— Папа-Док устроит вам встречу похуже. Тут ваше спасение.
— У меня есть свои причины, старик... — Он запнулся, и я решил, что наконец-то он мне выложит все начистоту, но он сказал только: — Я забыл свой погребец. Оставил у вас в кабинете. На столе.
— Неужели это такая потеря?