Он замолчал, словно поняв, что проговорился.
Внезапно, безо всякий видимой причины, дорога стала лучше. Дождь быстро стихал; я надеялся, что он не кончится, прежде чем мы проедем следующий полицейский пост. Дальше не предвиделось никаких препятствий до самого кладбища по эту сторону Акена.
— А что Марта? — спросил я. — Какие у вас были отношения с Мартой?
— Она замечательная женщина, — уклончиво ответил он.
— Мне казалось, что вы ей нравитесь.
Изредка я различал между пальмами полоску моря, как вспышку зажженной спички, это было дурным признаком; погода явно прояснялась. Джонс сказал:
— У нас с ней сразу все пошло как по маслу.
— Мне иногда даже было завидно, но, может, она не в вашем вкусе?
Я будто сдирал повязку с раны: чем медленнее стягиваешь, тем дольше длится боль, но у меня не хватало мужества сорвать бинт сразу, к тому же мне приходилось неотрывно следить за дорогой.
— Старик, — изрек Джонс, — я не привередлив, но эта — просто пальчики оближешь!
— Вы знаете, что она немка?
— Эти фрейлейн — стреляные птицы...
— Вроде Тин-Тин? — спросил я с безразличием любознательного человека.
— Совсем другой класс, старик.
Мы были как два молодых медика, хвастающих своей первой практикой. Я долго молчал.
Мы подъезжали к Пти-Гоаву — я знал эти места о лучшие дни. Полицейский участок, припомнил я, в стороне от шоссе, мне полагалось подъехать туда и доложить о себе. Я надеялся, что дождь еще достаточно сильный и полицейским не захочется выходить из помещения; вряд ли здесь были расставлены караульные посты. Мокрые лачуги по краям дороги колыхались в свете фар; дождь размыл глину, переломал пальмовые листья на крышах; нигде ни единого огонька; не видно было и людей, хотя бы какого-нибудь калеки. Семейные склепы на маленьких кладбищах выглядели надежнее семейных очагов. Мертвым возводили более прочные обиталища, чем живым — двухэтажные дома с окнами-амбразурами, где на праздник всех святых ставили еду и зажигали свечи. Я должен был напрягать все свое внимание, пока мы не минуем Пти-Гоав, да и, кроме того, боялся задать следующий вопрос: я дошел до двери и не мог больше медлить, надо было ее отворить. На длинном огороженном участке у дороги виднелись ряды небольших крестов, перевитые чем-то похожим на пряди светлых волос, будто содранных с черепов погребенных здесь женщин.
— Господи, — воскликнул Джонс, — это еще что?
— Сушат сизаль.
— Сушат? Под таким дождем?
— Кто знает, где хозяин? Может, его расстреляли. А может, он в тюрьме. Или бежал в горы.
— Ну и жуть, старик. Прямо из Эдгара Аллана По. Больше напоминает о смерти, чем любое кладбище.
На главной улице Пти-Гоава не было ни души. Мы проехали мимо какого-то заведения под названием Клуб Ио-Ио, мимо большой вывески пивной матушки Мерлан, мимо булочной, принадлежавшей человеку по имени Брут, и гаража некоего Катона — так упрямо память этого черного народа хранила воспоминания о другой, лучшей республике, — и наконец, к моему облегчению, мы снова очутились за городом и нас зашвыряло по камням.
— Слава богу! — сказал я.
— Скоро приедем?
— Скоро доедем до половины пути.
— Пожалуй, я глотну еще виски, старик.
— Пейте, хотя вам надо растянуть его надолго.
— Пожалуй, лучше прикончить его до встречи с ребятами. На них все равно не напасешься.
Я тоже отхлебнул для храбрости, но все не решался спросить его напрямик.
— А как вы ладили с мужем? — осторожно осведомился я.
— Отлично. Он был не внакладе.
— Почему?
— Она с ним больше не спит.
— Откуда вы знаете?
— Раз говорю, значит, знаю, — сказал он, взяв бутылку и громко посасывая виски.
Дорога снова не давала мне отвлекаться. Теперь мы еле-еле ползли: мне приходилось вилять между камнями.
— Надо было вам взять вездеход, — сказал Джонс.
— А где его взять в Порт-о-Пренсе? Попросить у тонтон-макутов?
Мы доехали до развилки, оставили море позади и, взбираясь на холм, свернули в глубь полуострова. На какое-то время дорога стала сплошь глинистой, и теперь нам мешала только грязь. Это внесло разнообразие в мою работу. Мы ехали уже три часа — было около часа ночи.
— Теперь уже можно не опасаться милиционеров, — сказал я.
— Но ведь дождь перестал.
— Они боятся гор.
— Оттуда грядет наше спасение, — сострил Джонс.
Виски явно его развеселило. Я не мог больше ждать и задал наконец терзавший меня вопрос:
— А она хороша в постели?
— У-ди-вительна, — сказал Джонс, и я крепче вцепился в руль, чтобы не ударить своего седока.
Прошло много времени, прежде чем я заговорил снова, но он ничего не заметил. Он заснул с открытым ртом, прислонившись к дверце, как это часто бывало с Мартой: он спал тихо, как ребенок, с таким же простодушным видом. А может, он и правда был так же простодушен, как мистер Смит, потому они и понравились друг другу. Злость моя скоро прошла: ребенок стащил лакомый кусочек — да, вот именно лакомый кусочек, подумал я, ведь, наверно, он так и выразился бы о Марте. Он на минуту проснулся и предложил сменить меня за рулем, но наше положение казалось мне и без того опасным.
А потом машина и вовсе отказалась служить; может, я зазевался, а может, слишком сильный толчок окончательно ее доконал. Мы наехали на камень, машину занесло, а когда я попытался ее выровнять, руль завертелся у меня в руках, мы ударились о другой камень, и машина засела — передняя ось была сломана, одна фара вдребезги разбита. Делать было нечего: я не мог добраться до Ле-Ке и не мог вернуться в Порт-о-Пренс. Я был привязан к Джонсу, по крайней мере до утра.
Джонс открыл глаза:
— Мне приснилось... Почему мы стоим? Уже доехали?
— Сломалась передняя ось.
— А как вы думаете, нам еще далеко... дотуда?
Я взглянул на спидометр и сказал:
— Километра два, а может, и три.
— Доберемся на своих двоих, — сказал Джонс и стал вытаскивать свой рюкзак. Я неизвестно зачем сунул в карман ключ от машины; вряд ли в Гаити найдется гараж, где смогут ее починить, да и кто захочет сюда за ней ехать? Дороги вокруг Порт-о-Пренса забиты поломанными автомобилями и перевернутыми автобусами; однажды я даже видел автофургон технической помощи с краном, валявшийся на боку в канаве, — зрелище противоестественное, вроде спасательного катера, выброшенного на скалы.
Мы двинулись пешком. Я захватил с собой карманный фонарик, но дорога была трудная, и резиновые сапоги Джонса скользили по мокрой глине. Шел третий час ночи, и дождь прекратился.