— Быстро!
Она поняла и тут же выскользнула наружу. Просунувшись в окно, я повернул колеса и поставил рычаг на нейтралку. Машина продвинулась еще на пару футов и остановилась уже на самой кромке. Аккумулятор окончательно сел, и заводная ручка тоже не действовала.
— Что же, мы здесь застряли на всю ночь? — спросила Стелла.
— Могли бы вообще застрять навечно. А я обещал Tee вернуться через пару часов, — сказал я.
Стелла, разумеется, слышала нашу перебранку. И это все в корне изменило. Как будто Тея заставила нас со Стеллой взглянуть друг на друга иными глазами. Неужто я был столь неразумен и неосмотрителен, а Стелла — столь легкомысленна? Этого мы с ней не обсуждали. Стелла держала себя так, будто считала излишним реагировать на оскорбления взбешенной женщины. Я же полагал, что Тея охарактеризовала меня в общем-то правильно, а значит, сказать тут нечего. Но когда карабкаешься в гору, спешишь и обливаешься потом, глупо останавливаться на полпути подобно сороконожке, вдруг замершей половиной ног, в то время как остальные продолжают мелко семенить, устремляясь вперед.
— Сюда бы пару помощников, чтобы завести мотор, разогнав машину.
— Разогнать вручную на такой темной дороге? — Огоньки сигнальной разметки действительно еле светились. — В любом случае помощников вы здесь точно не найдете.
Тем не менее я отправился на поиски и, спустившись, дошел до стрелки, указывающей в никуда. За простиравшимися передо мной травяными склонами горели огоньки, но трудно было понять — жилье это или звезды, да и не стоило это определять, пробираясь к возможной деревне, поскольку путь к ней преграждали ущелья и обрывы. А может быть, то были уже звезды Южного полушария. Но разве угадаешь? Как ориентироваться среди этих огненных вспышек и вихрей, летящих к нам через миллионы световых лет, как именовать обыденными словами эти пылающие миры, образующие Вселенную? Вот обрывы и щели кругом были явными, как и колючие кустарники, и кактусы — от огромных до коварно крохотных, так и норовивших впиться в ногу, — как и звери, притаившиеся где - то невдалеке. Ни одной машины видно не было, и мне пришло в голову, что единственный, кто может здесь появиться, — это Оливер. Не грозит ли мне его пуля? Сдавшись, я побрел обратно к фургону. В багажнике были одеяла и брезент. Роясь с фонариком в руке, чтобы достать все это, я злился на машину, из-за которой попал в столь глупое положение. Я расстелил брезент на влажной траве и, даже свернувшись калачиком и затихнув, ощущал бурлящее в душе волнение. Я тревожился из-за Теи: знал, что она сама подтолкнула меня к случившемуся и никогда мне этого не простит.
И вот теперь рядом со мной лежала Стелла и жалась ко мне, потому что было холодно. От нее веяло чем-то нежным — пахли то ли волосы, то ли пудра; должно быть, горный воздух придавал этому запаху необычность. Я чувствовал рядом с собой ее тело — мягкое и одновременно плотное, тяжелое, чувствовал ее всю — от бедер до грудей. И если раньше мое влечение к ней было смутно-неопределенным, то теперь неопределенность исчезла. Мне кажется, проводя ночь с женщиной в уединенном месте в горах, трудно избежать того, что является тайной пружиной и двигателем всего сущего на земле. А может, и не очень тайной. И эта женщина, предпринявшая столько усилий и ухищрений, чтобы научиться соблазнять, с каждой новой покоренной вершиной все менее способна противиться искушению в решительный момент, когда всякая неловкость преодолена, преграды рушатся и остаются только он и она, брошенные друг другу в объятия для самого главного жизненного испытания — доказательства, что мужчина есть мужчина, а женщина — женщина, и оба они недаром так зовутся.
Так я думал, и так я действовал. Эта женщина безумно волновала меня, и горло перехватывало сознание, что и она испытывает то же самое. Она казалась мне единственной созданной для меня и мне предназначенной. Ее язык блуждал у меня во рту, пока мои руки стягивали с нее одежду. И какие бы мысли ни мелькали в моей голове, они были внешними и несущественными, потому что рядом находилась она, обнаженная, ее голые плечи, овеваемые холодным ночным ветерком, ее груди; влажный, сводящий с умажар ее тела. Мой голос звучал странно, словно издалека, и она что-то проговорила быстро мне на ухо, содрогнулась, прижалась ко мне лицом и грудью и предалась мне, словно вручая награду. Она делала все, что свойственно женщине, которая хочет доставить удовольствие мужчине и по опыту знает, как этого добиться, но было здесь и что-то простодушно-невинное. Едва бросив ласкать губами мои гениталии, она затевала веселый разговор, перемежая его поцелуями. Со смехом вспоминала, как пристыдила меня на вечере, сказав, что я не так ее понял, и я принялся извиняться. Сейчас это казалось таким пустяком в сравнении с неизбежностью, повлекшей нас вдвоем на эту гору, в мокрую траву, ввергнув в то, что превыше всех и всяческих разумных соображений. И мы это понимали, все трое. Старания вести себя разумно побеждает бессмыслица. Тея предвидела, что так и будет, и этим раздражала меня еще сильнее. Словно, не предскажи она все это, ничего бы и не случилось. К тому же я сердился на нее за то, что, стоя на моем пути, она учила меня, подсказывая образ действий и тем самым уязвляя мою гордость. Отвергнув все доводы рассудка, я обвинял ее в попытках испортить мне жизнь. Никаких разумных обоснований у меня не имелось, кроме четкого ощущения неизбежности произошедшего.
В разговорах со Стеллой стоило бы обсудить, насколько прочным окажется наш союз и постоянными — отношения, но я думал в основном о Tee. А поскольку об этом приходилось молчать, не заговаривали мы и о других важных вещах. И вообще не касались главного. Тею Стелла упомянула лишь однажды, сказав, что та придерживается очень строгих взглядов. Вскоре мы уснули, и сон нас сблизил больше, чем разговоры.
Много лет спустя я пережил нечто подобное на переполненном пассажирами испанском корабле, следовавшем из
Пальма-де-Майорки в Барселону. В каютах было очень тесно, и на ночь я устроился на палубе, среди так называемого простого народа — рабочих в спецовках, матерей с грудными детьми, каких-то девушек, которых рвало через борт, певцов, наяривавших на концертике, стариков, мертвым грузом валявшихся здесь же или сидевших в задумчивости, раскинув ноги и выпятив толстые животы. Пахло гарью, в воздухе летали хлопья сажи из топки. Малорослые матросы в белых форменных одеждах ходили по палубе, переступая через лежащие тела. Я укрывал своим пальто девушку из Техаса, откровенно признавшуюся, что выискивала среди этой чужеземной толпы земляка-американца. Всю ночь мы пролежали, тесно прижавшись друг к другу, и когда нас пробрал острый рассветный холодок и колышущиеся волны окрасились розовым, девушка напомнила мне Стеллу.
В тот раз, проснувшись, мы окунулись в шум и сутолоку, царившие на мокрой палубе, сейчас же нас окружало дымное рассветное марево и тяжкое молчание гор, похожее на тишину, наступающую после автомобильной катастрофы; лишь изредка стрекотали крошечные кузнечики. От серых с прозеленью скал веяло холодом, с которым мешался тянущийся из деревеньки дымок. Запах древесного угля, для многих такой родной, уютный, гостеприимный, для меня имел оттенок инородности. Стелла, кутаясь в одеяло, пыталась разглядеть что-то внизу, на самом дне ущелья, от глубины которого у меня холодело внутри и сжималось сердце.