– Выпейте за меня или поделитесь с дамами.

Я расплатился по счету, который показался мне непомерно большим – в него, должно быть, входила стоимость шоу среди столиков. Теперь танцевала голая негритянка в боа из белых перьев. Интересно, каким способом присутствующие здесь мужчины зарабатывают на жизнь? Я раньше и не представлял себе, что можно вот так сидеть и глазеть в разгар делового дня.

Вордсворт сказал:

– Давайте триста франков этот леди за приватный шоу.

– Цена, я вижу, растет.

– Вордсворт может сказать им – двести франков. Вордсворт все улаживать будет. О'кей?

Бесполезно было взывать к его морали.

– Вы, как человек, имеющий английский паспорт, должны знать, что англичанин не может вывезти из страны в валюте больше пятнадцати фунтов. Двести франков истощат весь мой запас.

Такого рода довод был доступен Вордсворту. Он с грустным пониманием поглядел на меня с высоты своего роста.

– Правительства все равно плохо делает, – сказал он.

– Приходится приносить жертвы. Оборона и социальное обеспечение обходятся дорого.

– А туристский чеки? – не задумываясь спросил он.

– Их можно разменивать только в банке, разменных пунктах или в гостинице, где есть такие пункты. Но в любом случае чеки понадобятся мне в Стамбуле.

– У ваш тетя много чеки есть.

– У нее тоже только пятнадцать дозволенных фунтов.

Я чувствовал всю несостоятельность своей аргументации, поскольку Вордсворт, проживший довольно долго с моей тетушкой, не мог не знать о ее способности прибегать ко всякого рода ухищрениям. Я почел за лучшее уйти от этой темы и перешел в наступление.

– О чем вы думали, Вордсворт, когда в урну с прахом моей матери насыпали каннабис? Какого черта вы это сделали?

Мысли его где-то блуждали. Он, очевидно, все еще размышлял о туристской валюте.

– Каннибалы в Англия нет, – сказал он рассеянно. – Сьерра-Леоне тоже нет.

– О каннибалах речи не было.

– Сьерра-Леоне только общество Леопарды есть. Они много людей убивают, но котлеты не делают.

– Каннабис, Вордсворт, не каннибалы. Травка. – Отвратительное слово почему-то вызвало воспоминание о школьном детстве. – Вы смешали травку с прахом моей матери.

Наконец мне удалось привести его в замешательство.

Он быстро допил виски.

– Вы отсюда уходите, – сказал он. – Вордсворт покажет лучше место, больше злачный. Идти надо улица Дуэ.

Я терзал его, пока мы поднимались по лестнице.

– Вы не имели права этого делать, Вордсворт. Пришла полиция и забрала урну.

– Отдали назад? – спросил он.

– Только пустую урну. Прах оказался смешанным с травкой, так что ничего уже нельзя было отделить.

– Старый Вордсворт не хотел ничего плохой делать, – сказал он, остановившись на тротуаре. – Это все чертов полиция.

Я обрадовался, увидев поблизости стоянку такси. Я боялся, что он попытается пойти со мной и обнаружит тетушкино убежище.

– В Менделенде, – сказал он, – кладут еда, когда хоронят ваша мама. А вы кладете травка. Это тот же самый вещь.

– Да моя мать даже сигарет не курила.

– А когда хоронят ваш папа, кладут самый лучший нож.

– А почему ему не кладут еды?

– Он идет охота, берет нож, еда приносит. Убивает куропатка.

Я сел в такси и уехал. Бросив взгляд через заднее стекло, я увидел Вордсворта – он стоял с растерянным видом на обочине тротуара, как человек на речном берегу, ожидающий парома. Он поднял в нерешительности руку, как будто не был уверен в моей реакции, не понимая, сержусь я на него или же мы расстались друзьями. Но тут нас разделил поток мчавшихся машин. Я пожалел, что не дал ему дашбаш побольше. В конце концов, он и правда не хотел ничего дурного. Большой и нелепый ребенок.

10

Я застал тетушку одну – она сидела посреди огромной обшарпанной гостиной, загроможденной множеством стульев с зеленой плюшевой обивкой и мраморными каминами. Она не потрудилась убрать пустой чемодан – раскрытый, он лежал перед ней на полу. На щеках у нее я заметил следы слез. Я зажег тусклый свет в лампочках покрытой пылью люстры, и тетушка улыбнулась мне слабой улыбкой.

– Тетя Августа, что-нибудь случилось? – спросил я. Мне пришло в голову, что ее ограбил господин с баками, и я раскаивался, что оставил ее одну с такой крупной суммой денег.

– Все в порядке, Генри, – ответила она каким-то удивительно мягким тремоло. – В итоге я решила открыть счет в Берне. К какой пошлости вынуждают нас прибегать все их правила и инструкции.

Сейчас передо мной была утомленная старая женщина, какой и полагается быть в семьдесят пять лет.

– Вас что-то расстроило?

– Только воспоминания. С этим отелем у меня связано много воспоминаний, очень давних. Ты был тогда еще маленьким…

Меня вдруг охватила горячая нежность к тетушке. Может, именно такое минутное проявление женской слабости и вызывает у нас нежное чувство; я вспомнил, как дрогнули перебирающие кружевное плетение пальцы мисс Кин, когда она заговорила о незнакомой ей Южной Африке, – в тот момент я, как никогда, был близок к тому, чтобы сделать ей предложение.

– Воспоминания о чем, тетя Августа?

– О любви. Генри. Любви очень счастливой, пока она длилась.

– Расскажите мне.

Я был растроган, как бывал иногда растроган в театре при виде стариков, вспоминающих о прожитой жизни. Поблекшая роскошь комнаты казалась мне декорацией к спектаклю в Хеймаркете [один из лондонских театров]. На память пришли фотографии с Дорис Кин [известная английская актриса] в «Любовной истории» [пьеса Эдуарда Брусвера Шелдона, современника Дорис Кин] и с той актрисой в «Вехах» [пьеса Арнольда Беннета (1867-1931), опубликованная в 1919 г.] – забыл ее фамилию. Поскольку самому мне вспоминать было почти нечего, я как-то особенно ценил чувства у других.

Тетушка приложила платок к глазам.

– Тебе будет скучно. Генри. Недопитая бутылка шампанского, найденная случайно в старинном буфете, – игра ушла, вино выдохлось.

Эта банальная фраза сделала бы честь любому хеймаркетскому драматургу.

Я пододвинул стул и взял тетушкину руку в свою. Кожа была шелковистая на ощупь, и меня умилили маленькие коричневатые пятнышки, старческая крупка, которые ей не удалось запудрить.

– Расскажите, тетушка, прошу вас, – повторил я свою просьбу.

Мы оба замолчали, думая каждый о своем. Мне показалось, будто я на сцене играю какую-то роль в извлеченной на свет постановке «Вторая миссис Тэнкерей» [драма А.У.Пинеро (1855-1934), поставленная в Лондоне в 1893 г.]. Тетушкина жизнь была очень пестрой, в этом нет никаких сомнений, но когда-то здесь, в отеле «Сент-Джеймс и Олбани», она по-настоящему любила, и, кто знает, может быть, в ее прошлом кроется оправдание ее отношений с Вордсвортом… Гостиная в отеле напомнила мне другой отель «Олбани» в Лондоне, где жил капитан Тэнкерей.