— Вот тебе раз!.. Майор Скоби!..
Глаза открылись, но затуманенные снотворным, никак не могли ни на чем остановиться.
— Здравствуйте, Юсеф.
На этот раз Скоби застал его врасплох; сначала казалось, что Юсеф снова погрузился в наркотический сон, но потом он с усилием приподнялся на локте.
— Я пришел поговорить о Таллите.
— О Таллите… Простите, майор Скоби.
— И об алмазах.
— Просто помешались все на этих алмазах… — с трудом пробормотал, снова засыпая, Юсеф.
Он потряс головой, так что седая прядь закачалась из стороны в сторону, затем ощупью потянулся за сифоном.
— Это вы подстроили дело против Таллита?
Юсеф потащил сифон через стол, опрокинув стакан со снотворным, повернул сифон к себе и нажал на рычажок; содовая брызнула ему в лицо и разлилась по лиловому шелку подушки. Он застонал от удовольствия, как человек, принимающий душ в жаркий день.
— Что случилось, майор Скоби? Что-нибудь неладно?
— Таллита не будут судить.
Юсеф похож был на усталого пловца; он старается выбраться на берег, а волны гонятся за ним по пятам.
— Простите меня, майор Скоби, — сказал он. — Я так плохо сплю последнее время. — Он в раздумье помотал головой вверх и вниз, как трясут копилку, прислушиваясь, не звякнет ли что-нибудь внутри. — Вы как будто упомянули о Таллите, майор Скоби? — Он снова пустился в объяснения. — Переучет товаров. Сколько цифр. Три-четыре лавки. Меня так и норовят обмануть, потому что я все держу в голове.
— Таллита не отдадут под суд, — повторил Скоби.
— Ничего. Когда-нибудь он сломает себе шею.
— Это были ваши алмазы, Юсеф?
— Мои?! Вас научили не доверять мне, майор Скоби.
— Вы подкупили его младшего слугу?
Тыльной стороной руки Юсеф вытер мокрое лицо.
— Конечно, майор Скоби. От него я получил сведения.
Миг слабости прошел: снотворное больше не туманило его большую голову, хотя грузное тело все еще было распластано на диване.
— Я вам не враг, Юсеф. Я питаю к вам даже симпатию.
— Когда вы так говорите, майор Скоби, у меня сердце дрожит от радости. — Он шире раскрыл ворот рубахи, словно для того, чтобы показать, как оно дрожит, и струйки содовой побежали по черной поросли у него на груди. — Я слишком толстый, — сказал он.
— Мне хочется вам верить, Юсеф. Скажите мне правду. Чьи это были алмазы — ваши или Таллита?
— Я всегда хочу говорить вам только правду, майор Скоби. Я никогда не утверждал, что это алмазы Таллита.
— Они ваши?
— Да, майор Скоби.
— Здорово вы меня одурачили, Юсеф! Будь у меня свидетели, я бы вас непременно посадил.
— Я вовсе не хотел вас дурачить, майор Скоби. Я только хотел, чтобы выслали Таллита. Всем было бы лучше, если бы его выслали. Нехорошо, что сирийцы разбились на две партии. Если бы они держались вместе, вы бы могли прийти ко мне и сказать: «Юсеф, правительство хочет, чтобы сирийцы сделали то-то и то-то», — и я бы мог ответить: «Будет сделано».
— А контрабанда алмазами попала бы в одни руки.
— Ах, алмазы, алмазы, алмазы, — устало посетовал Юсеф. — Поверьте, майор Скоби, я получаю за год от самой маленькой из моих лавок больше, чем получил бы в три года от алмазов. Вы даже представить себе не можете, сколько тут надо дать взяток.
— Ну что ж, Юсеф, я больше не стану пользоваться вашей информацией. На этом нашим добрым отношениям конец. Разумеется, каждый месяц я буду выплачивать вам проценты.
Его слова казались ему самому неубедительными. Оранжевые занавески висели неподвижно. Некоторые вещи мы при всем желании не можем вычеркнуть из памяти: занавески и подушки этой комнаты были для него неразрывно связаны со спальней во втором этаже, с залитым чернилами письменным столом, с убранным кружевами алтарем в Илинге — все это для него будет жить, пока теплится сознание.
Юсеф опустил ноги на пол и сел.
— Вы слишком близко принимаете к сердцу мою маленькую проделку, майор Скоби, — сказал он.
— Прощайте, Юсеф, вы совсем не плохой парень, но прощайте.
— Ошибаетесь, майор Скоби, я плохой парень. — Он говорил очень серьезно. — Моя симпатия к вам — вот единственное, что есть светлого в моем черном сердце. Я не могу от нее отказаться. Мы должны остаться друзьями.
— Боюсь, что не выйдет, Юсеф.
— Послушайте, майор Скоби. Я прошу вас только об одном: время от времени — может быть, ночью, когда никто не видит, — приходите поговорить со мной. Вот и все. Просто поговорить. Я больше не буду клепать на Таллита. Я вообще буду молчать. Мы просто будем сидеть здесь за бутылкой виски и сифоном с содовой…
— Я не такой уж дурак, Юсеф. Я знаю, как вам выгодно, чтобы люди думали, будто мы с вами друзья. Такой помощи вы от меня не ждите.
Юсеф сунул палец в ухо и прочистил его от попавшей туда содовой. Он бросил мрачный и наглый взгляд на Скоби. Вот так, подумал тот, он смотрит на приказчика, который пробует его надуть, пользуясь тем, что все цифры хранятся только у него в голове.
— А вы рассказали начальнику полиции о нашей маленькой сделке, майор Скоби, или вы меня обманывали?
— Пойдите спросите у него сами.
— Пожалуй, я так и сделаю. Сердце мое полно обиды и горечи. Оно велит мне пойти к начальнику полиции и все ему рассказать.
— Всегда слушайтесь голоса сердца, Юсеф.
— Я скажу ему, что вы взяли деньги и что мы вместе задумали посадить Таллита за решетку. Но вы не выполнили обещания, и я пришел к нему, чтобы вам отомстить. Отомстить, — угрюмо повторил Юсеф, уронив свою скульптурную голову на жирную грудь.
— Валяйте. Поступайте как знаете, Юсеф. Между нами все кончено.
Скоби старательно играл свою роль, но вся сцена казалась ему неправдоподобной: она походила на размолвку влюбленных. Он не верил в угрозы Юсефа, как не верил и в собственную невозмутимость; он даже не верил в это прощание. То, что случилось в оранжево-лиловой комнате, было слишком важным, чтобы бесследно кануть в безбрежный океан прошлого. И он не удивился, когда Юсеф, подняв голову, сказал:
— Понятно, я никуда не пойду. Когда-нибудь вы вернетесь и опять предложите мне свою дружбу. А я встречу вас с превеликой радостью.
«Неужели я в самом деле попаду в такое отчаянное положение?» — подумал Скоби, словно в словах сирийца звучало пророчество.
По дороге домой Скоби остановил машину у католической церкви и вошел. Была первая суббота месяца — в этот день он всегда ходил к исповеди. Возле исповедальни стояла очередь — несколько старух, низко повязанных платками, как прислуги во время уборки, сестра милосердия и солдат с артиллерийскими нашивками, а изнутри доносилось монотонное бормотанье отца Ранка.