Они были слишком неопытными заговорщиками, еще не освоили тайный код; он так и не знал, поняла ли она недоговоренную им фразу. Весь ужин он сидел, словно воды в рот набрал, со страхом ожидая минуты, когда останется с ней наедине, и в то же время боясь упустить эту минуту; стоило ему сунуть руку в карман за носовым платком, и его пальцы комкали телеграмму: «…была дурой… точка целую».
— Конечно, майору Скоби лучше знать, — сказала доктор Сайкс.
— Простите. Я не расслышал…
— Мы говорим о деле Пембертона.
Итак, не прошло и несколько месяцев, как это уже стало «делом». А когда что-нибудь становилось «делом», кажется, что речь идет уже не о человеке; в «деле» не остается ни стыда, ни страдания; мальчик на кровати обмыт и обряжен, — пример из учебника психологии.
— Я говорил, что Пембертон избрал непонятный способ покончить с собой, — сказал Уилсон. — Я бы предпочел снотворное.
— В Бамбе трудно достать снотворное, — заметила доктор Сайкс. — А его решение, вероятно, было внезапным.
— Я бы не стал поднимать такой скандал, — сказал Феллоуз. — Конечно, всякий вправе распоряжаться своей жизнью, но зачем поднимать скандал? Я совершенно согласен с Уилсоном: глотни лишнюю дозу снотворного — и все.
— Не так-то легко достать рецепт, — сказала доктор Сайкс.
Комкая в кармане телеграмму. Скоби вспомнил письмо за подписью «Дикки», детский почерк, прожженные сигаретами ручки кресел, детективные романы, муки одиночества. Целых два тысячелетия, подумал он, мы же равнодушно обсуждаем страдания Христа.
— Пембертон всегда был парень недалекий, — заявил Феллоуз.
— Снотворное — не особенно верное средство, — сказала доктор Сайкс. Она повернула к Скоби толстые стекла очков, отражавших электрический шар под потолком и сверкавших, как огни маяка. — Вы ведь по опыту знаете, как оно ненадежно. Страховые компании не любят платить, когда человек умер от снотворного, и ни один следователь не станет потворствовать преднамеренному обману.
— А почем они знают, что это обман? — спросил Уилсон.
— Возьмите, например, люминал. Нельзя случайно принять такую большую дозу люминала…
Скоби посмотрел через стол на Элен — она ела вяло, без аппетита, уставившись в тарелку. Казалось, молчание обособляет их от окружающих: обсуждалась тема, о которой несчастные не могут говорить спокойно. Он снова заметил, что Уилсон наблюдает за ними обоими, и стал отчаянно искать тему, которая вовлекла бы его и Элен в общую беседу. Они даже не могли безнаказанно помолчать вдвоем.
— А какой способ порекомендовали бы вы, доктор Сайкс? — спросил он.
— Что ж, бывают несчастные случаи во время купанья… но даже это может показаться подозрительным. Если человек достаточно смел, он бросается под машину, но это уж совсем ненадежно.
— И заставляет отвечать другого, — сказал Скоби.
— Лично мне бы это не составило никакого труда, — заявила доктор Сайкс, скаля зубы и поблескивая очками. — Пользуясь своим положением, я поставила бы себе ложный диагноз грудной жабы, а потом попросила бы кого-нибудь из коллег прописать мне…
— Черт знает что! — с неожиданной резкостью прервала ее Элен. — Вы не имеете права рассказывать…
— Милочка, — сказала доктор Сайкс, поворачивая к ней зловещие огни своих окуляров, — если бы вы столько лет были врачом, сколько я, вы бы знали что в этом обществе можно говорить откровенно. Вот уж не думаю, чтобы кто-нибудь из нас…
— Возьмите еще салату, миссис Ролт, — сказала миссис Феллоуз.
— Вы не католичка, миссис Ролт? — спросил Феллоуз. — Католики придерживаются на этот счет твердых взглядов.
— Нет, я не католичка.
— Но я ведь верно говорю насчет католиков, Скоби?
— Нас учат, что самоубийство — смертный грех, — сказал Скоби.
— И что самоубийца попадет в ад?
— В ад.
— А вы в самом деле серьезно верите в ад, майор Скоби? — спросила доктор Сайкс.
— Да, верю.
— С вечным пламенем и муками?
— Пожалуй, не совсем так. Нас учат, что ад — это, скорее, чувство вечной утраты.
— Ну, меня бы такой ад не испугал, — заявил Феллоуз.
— Может быть, вы никогда не теряли того, что вам дорого, — сказал Скоби.
Гвоздем ужина была аргентинская говядина. Когда с ней покончили, гостей ничего больше не удерживало: миссис Феллоуз не играла в карты. Феллоуз принялся разливать пиво, а Уилсон очутился между двух огней — угрюмо молчавшей миссис Феллоуз и болтливой Сайкс.
— Давайте подышим свежим воздухом, — предложил Скоби Элен.
— А это разумно?
— Они будут удивлены, если мы этого не сделаем, — сказал Скоби.
— Идете полюбоваться на звезды? — крикнул им вдогонку Феллоуз, продолжая разливать пиво. — Спешите наверстать упущенное, а, Скоби? Захватите свои бокалы.
Они поставили бокалы на узкие перила веранды.
— Я не нашла письма, — сказала Элен.
— Бог с ним, с письмом.
— Разве ты не об этом хотел поговорить?
— Нет, не об этом.
Он видел ее профиль на фоне неба, которое вот-вот затянет дождевыми тучами.
— Дружок, — сказал он, — у меня дурные вести.
— Кто-нибудь узнал?
— Нет, никто не узнал. Вчера вечером я получил телеграмму от жены. Она едет домой.
Один из бокалов упал с перил и со звоном разбился во дворе.
Губы с горечью повторили: «домой», точно до нее дошло одно лишь это слово. Он провел рукой по перилам, но не нашел ее руки.
— К себе домой, — поспешил он сказать. — Моим домом он никогда больше не будет.
— Нет, будет. Теперь-то уж будет.
Он произнес осторожную клятву:
— Я никогда больше не захочу иметь дом, в котором нет тебя.
Тучи закрыли луну, и лицо Элен исчезло, словно внезапным порывом ветра задуло свечу. Ему показалось, будто теперь он пускается в более дальний путь, чем собирался когда-нибудь прежде, а если оглянется назад, то за спиной у себя увидит одну только выжженную землю. Вдруг распахнулась дверь, на них упал сноп света.
— Не забывайте о затемнении! — резко сказал Скоби и подумал: слава богу, мы не стояли обнявшись, но как выглядели наши лица?
— Мы слышали звон стекла и решили, что вы тут подрались, — произнес голос Уилсона.
— Миссис Ролт осталась без пива.
— Ради бога, зовите меня Элен, — тоскливо сказала она. — Все меня так зовут, майор Скоби.
— Я вам не помешал?
— Помешали. Тут произошла сцена, полная необузданной страсти, — сказала Элен. — До сих пор не могу опомниться. Хочу домой.