– Ну, ребенок, ты уже замужняя дама и в моих советах вряд ли нуждаешься. Скажи уж честно, тебе нужна помощь? Я могу поговорить в министерстве…
– Нет, папа, – она упрямо помотала головой, – мне нужен именно совет.
– Насчет чего?
– Уходить или не уходить. Я не хочу работать с Мельником. Но в то же время мне неловко как-то… Стыдно.
– Это понятно, – кивнул отчим. – Можешь не объяснять.
Господи, как хорошо, что папа все понимает. Он сам всю жизнь проработал на практике, он прекрасно знает, что такое «отдел Гордеева», как он создавался и что в этом отделе делала Настя, поэтому он все понимает без лишних слов.
– Ребенок, тебе хорошо известно, что рабский труд самый непродуктивный. Человек, работающий из-под палки, не будет делать свою работу хорошо, даже если очень постарается. Тебе нужно либо изменить свое отношение к происходящему, либо действительно уходить. Если ты останешься у Мельника и будешь ежедневно бороться со своей неприязнью к нему, много ты все равно не наработаешь. Поверь моему опыту, я через это проходил неоднократно.
– И каждый раз менял место работы? – недоверчиво спросила Настя.
– Ну зачем же. Я менял отношение к ситуации. Или прикладывал усилия к тому, чтобы мои отношения с людьми были такими, как мне хочется.
– Я не смогу, – вздохнула она. – У меня характер не тот.
– Знаю. Поэтому считаю, что ты вполне можешь уйти. Если бы ты проработала на практике год-полтора, я бы счел твой уход трусливым бегством от трудностей. Но ты в уголовном розыске больше десяти лет, ты работала честно, добросовестно, от трудностей не пряталась, я все про тебя знаю, мне Гордеев регулярно докладывал, как трудится мой ребенок. И ты имеешь полное моральное право уйти, не опасаясь косых взглядов и не укоряя себя.
– Ты думаешь?
– Уверен. Надо только подумать, куда.
– Да какая разница, – Настя махнула рукой, – лишь бы от Мельника подальше.
– А вот тут ты не права, – возразил Леонид Петрович. – Разница очень даже есть. У тебя сейчас должность невыгодная.
– Как это – невыгодная? – не поняла она.
– Ты – старший опер. Уйти с Петровки в округ на такую же должность означает уйти с понижением. Чтобы ничего не потерять, нужно уходить только на вышестоящую должность, начальника отделения, отдела и так далее. Ты – женщина. Понятно?
– Понятно. Меня на такую должность никто не назначит.
– Вот именно. Значит, территориальные органы отметаем сразу, если ты не собираешься менять профиль работы. Единственная возможность работать в округе без понижения в должности – это заниматься предупреждением преступности несовершеннолетних. Вот на этой работе женщин на любые должности назначают. Пойдешь?
– Ни за что! Там надо детей любить, уметь их понимать и прощать, быть педагогом. А из меня какой педагог?
– Это верно, никакой. А если остаться на Петровке, например, в штабе или в информационном центре?
– Нет, папа, я не смогу. Каждый день ребят видеть и глаза прятать… Нет.
– Ладно, Петровку тоже отметаем. На тебя трудно угодить, ребенок Настя.
– Ну пап…
– Хорошо, хорошо. А если в адъюнктуру поступить? Ты об этом не думала? Тебе летом исполнится тридцать семь, в адъюнктуру, правда, принимают только до тридцати шести, вступительные экзамены осенью, но в ряде случаев делают исключения, ведь речь идет всего о трех месяцах. Как тебе такая идея?
– Да ты что, папа, какой из меня ученый?
– Вот, между прочим, ученый-то из тебя как раз хороший получится. У тебя голова прекрасная, аналитический склад мышления, усидчивость огромная. Напишешь диссертацию, защитишься, будешь преподавать.
– Это все замечательно, но…
– Что – но? Какое у тебя опять «но»?
– Я не выдержу до осени. Я хочу уйти сейчас. Прямо сейчас.
– Да-а, – протянул отчим, – допек тебя Мельник. А мне он показался вполне нормальным мужиком. Чего ты с ним не поделила?
– Границу мы с ним не поделили. Границу между его самолюбием и начальственным самомнением и моим стилем работы. Я всегда сомневаюсь, меня так Колобок приучил, я никогда не цепляюсь за версию, даже если она мне ужасно нравится, когда вижу, что она слабая или неправильная. Понимаешь, папа, я, конечно, отношусь к своей работе как к творчеству, и мне бывает жалко и обидно отказываться от того, до чего я с таким трудом додумалась, но все равно отказываюсь я легко, даже если на проверку этой версии я убила кучу времени и сил. Потому что в конечном итоге дело в раскрытии преступления и поимке преступника, а не в моих амбициях и не в моем творчестве. Я не стыжусь и не стесняюсь признаваться, что ошиблась. А Мельник – это начальник, который всегда прав по определению.
– Тяжелый случай. Тогда ты права, надо уходить. Я подумаю, как тебе помочь, поговорю со знакомыми.
– Папа, не надо мне помогать, я тебя прошу. Мне важно услышать твое мнение. А остальное я сама как-нибудь устрою.
– Ну что ж, мое мнение ты услышала. Не можешь работать с Мельником – уходи, не насилуй себя и не ломай. Еще вопросы есть?
– Больше нет, – улыбнулась Настя.
– Тогда пойдем. Ты на часы все посматриваешь. Торопишься?
– Немного. Мне еще добираться до дома часа полтора.
– Ладно уж, поезжай. Только не забудь продукты, мама тебе там наготовила на неделю вперед.
Когда они вернулись в квартиру, кухня уже была свободна. Леонид Петрович достал большую сумку и стал помогать Насте складывать в нее пакеты, банки и кастрюльки, заботливо приготовленные Надеждой Ростиславовной.
– А это что? – спросила Настя, беря в руки непрозрачный тяжелый сверток.
– Это рыба. Она сырая, но уже почищенная и разделанная, ее только надо обвалять в муке и пожарить. Справишься?
Настя с сомнением посмотрела на сверток.
– Не уверена, но попробую. Вообще-то у меня растительного масла нет, кончилось. Может, я не буду рыбу брать? Давай я вам ее оставлю.
– Еще чего. Погоди-ка, у нас, кажется, много масла, сейчас я маму позову, она тебе его выдаст.
Через минуту в кухню влетела Надежда Ростиславовна и с ходу набросилась на дочь:
– Почему ты не хочешь брать рыбу? Что у тебя за жуткая привычка жевать бутерброды! Надо обязательно есть горячее.
– Мамуля, я не умею ее правильно готовить, и масла у меня нет. А когда я сумею дойти до магазина – неизвестно. Жалко же продукт переводить.
– Тут и уметь нечего. Кладешь на сковороду и жаришь. А масла я тебе сейчас отолью в бутылку.