Попадая в шторм или шквал, шхуна начинала скрипеть, а при сильной качке откуда-то из-под палубы доносились звуки, напоминавшие удары колокола. Причины скрипа до сих пор никто не установил, это была тайна корабельного мастера. А звон начался после одного ремонта. Какой-то рассеянный рабочий оставил в металлическом воздушном ящике под палубой железный предмет, должно быть висящий на крючке. На большой волне этот предмет начинал раскачиваться, ударяясь о стенки ящика. Теперь как раз и зазвучали эти глухие удары. Моторист и юнга относились к ним равнодушно, но пираты встревожились. Казалось, звон шел с моря и напоминал печальный церковный благовест, обычный в их стране, но неизвестный ни Левку, ни тем более Марку. Впрочем, пираты ничего друг другу не сказали.
Под удары грома, шум дождя и вой ветра юнга приводил в исполнение задуманный план задержки шхуны. Воспользовавшись тем, что рыжий теперь почти не глядел на компас, Марко медленно повернул шхуну не менее чем на девяносто градусов и повел ее поперек указанного ему курса. С каждым порывом ветра «Колумб» удалялся от цели захватчиков. Ветер немного стих и стал ровнее, но волна увеличивалась и все сильнее раскачивала судно. Усилился гром, чаще сверкала молния.
Когда тьма лишь на миг прорезывается молнией, раскаты грома звучат под аккомпанемент невидимых, но ощутимых волн, под связанными ногами содрогается дощатая палуба, а к голове приставлено дуло револьвера, необходима исключительная сила духа и непоколебимость воли, чтобы не впасть в отчаяние, сохранить рассудительность и веру в спасение.
У молодых советских рыбаков были холодные головы и горячие сердца. Если бы захватчики присмотрелись при свете молнии к выражению глаз своих пленных, они увидели бы не испуг, а спокойствие, даже радость. Пленникам казалось что стихия пришла им на помощь в их стремлении задержать шхуну и помешать пиратам осуществить их планы.
Шквал шел узкой полосой, неся с собою тучи и ливень. Ветер еще дул, но дождь прекратился, молния сверкала уже за левым бортом, а гром стал ослабевать. «Колумб» выходил из шквала. Рыжий пират подошел к компасу. Суровая расправа была неизбежной. Сверив курс, компас и направление ветра, любой моряк понял бы, куда рулевой направляет судно. Но в это время ветер стал заходить с западных румбов, треугольник паруса полностью брал ветер, и юнга стал быстро переводить судно. Перемена ветра объясняла маневр, и это не дало пирату возможности определить, куда перед этим направлялась шхуна. Меняясь, ветер утихал. Для быстрого хода одного кливера было уже недостаточно, а фок поднять пираты не могли — молния уничтожила половину мачты. К Левку снова подошел Анч, и теперь моторист должен был пустить мотор. Придерживаясь указаний компаса, шхуна пошла прежним курсом, но определить, куда именно она направляется, можно было только по звездам. После полуночи снова вызвездило, и командир-пират принялся старательно вычислять местонахождение «Колумба». Возился он очень долго. Результаты вычислений все время казались ему ошибочными. Выходило, что, несмотря на все усилия идти с полной скоростью на юг, шквал отнес шхуну назад, почти до Лебединого. Рыжий не мог поверить в это и вновь повторял свой расчет, проверяя все данные с максимальной точностью.
Он еще не закончил своей работы, когда Анч тронул его за плечо и показал на море. Пират обернулся и увидел мигающий свет. Во тьме то вспыхивал, то угасал огонек маяка: две длинные и три короткие вспышки с равными интервалами.
— Это маяк на Лебедином острове, — сказал Анч.
Он мог этого и не говорить: командир видел этот маяк в предыдущие ночи и сразу узнал его. Кроме них, родной маяк узнали и пленные. Марко от волнения едва держал руль. Там, на маяке, в это время находились самые близкие ему люди. Если бы отец знал, сколько горя и радости принес он в эти минуты своему сыну! Горя — потому, что если бы маяк не светил, «Колумб» наверняка налетел бы на гряду подводных камней, проходящую поблизости, и тогда пираты нашли бы там свое последнее пристанище, радости — потому, что юнга снова видел свет дорогого ему маяка.
Маяк то зажигался, то гас, словно дразня своим белым светом. Так, во всяком случае, казалось Зоре, с жадностью следившей за его огоньком. Большие волны поднимали тело на гребень, и когда этот момент совпадал со вспышкой маяка, она чувствовала прилив сил и бодрости. Иногда маяк вспыхивал в такие моменты, когда девочка находилась между волнами или вода заливала ее голову, и тогда маяк на несколько минут пропадал из виду. Взмахи рук слабели, тело охватывала вялость. Где-то за островом, над материком, небосклон пересекали молнии, но звуки грома уже не долетали сюда. Над Зорей мерцали яркие, точно вымытые грозою, звезды, за горизонтом исчезал узенький серп молодого месяца. Но внимание плывущей не привлекали ни звезды, ни месяц. Ее мысли сосредоточивались только на свете маяка.
После грозы воздух и вода стали холоднее. Девочка чувствовала, как стынет тело и силы покидают ее; руки болели от утомления, пальцы на ногах свело. Удары волн все чаще попадали в лицо, и, не в силах поднять голову, Зоря напивалась горько-соленой воды. После каждого такого глотка тело тяжелело и все сильнее охватывало желание не поднимать рук, закрыть глаза. Будь что будет, только бы отдохнуть!..
Но вот призывно вспыхивает маяк, и снова руки находят силу загребать воду, возвращается надежда, возобновляется упорное желание доплыть до берега.
Долго борется с волнами девочка, а маяк светит все так же ровно, но не приближается, и кажется, что невозможно доплыть до манящего огонька.
Исчезают надежда и силы. Зоря еще механически разводит по воде руками, но глаза ее уже закрыты, и она не видит ни света маяка, ни неба над собою. Волны поднимают тело, бросают вниз, снова поднимают. Она уже почти потеряла сознание, только руки, как заведенные, все так же упорно загребает воду.
Как в тумане, встают неясные воспоминания. Обрывками мелькают события, одно за другим проплывают знакомые лица. Но вот их сменяют какие-то страшные, фантастические чудовища, в ушах звучит дикий визг, кажется — светит огонь, пылает пожар, обжигает грудь, и вновь все пропадает.
Пока девочка борется за свою жизнь, перенесемся на берег острова, туда, где высится маяк. Груды подводных камней на мелях преграждают здесь путь судам на протяжении нескольких километров. Ближе к острову отдельные камни уже выступают из воды. Этот барьер заканчивается россыпью невысоких, разрушенных ветром и водой известковых скал, над которыми возвышается маяк. Между скалами лежат небольшие песчаные мели, выползающие далеко на берег, обозначая своим верхним краем границу прибоя.
Море, разбуженное южным шквалом, который сменялся западным ветром, создавало над подводными скалами множество бурунов, накатывало огромные волны прибоя и с гулом разбивало их об остроконечные скалы. Затем валы с шипеньем растекались по песку, достигая белыми языками линии прибоя. Только ловкий и хорошо знающий побережье человек мог бы в такое время с огромным напряжением подвести к берегу лодку. Да и то в единственном месте — справа от маяка, приблизительно в ста шагах от маленького домика, в котором жил смотритель со своей семьей. Там подводные скалы немного расступались, создавая воронкообразное углубление. Туда набегала сильная волна, но водоворот, образованный ею, все же можно было преодолеть. И Марко не раз, несмотря на шум и кипенье воды, причаливал в этом месте на «Альбатросе».