- Прошу тебя, - сказала однажды Цыпа дочери. – Ты же должна понимать разницу между «не надо» и «нельзя». Это как раз тот случай, когда – нельзя.
В ответ Варенька лишь с усмешкой пожала плечами.
Незадолго до Нового года хор Чудовской средней школы выступил на областном смотре-конкурсе и занял первое место. Варенька и Синенький пели, держась за руки и глядя друг другу в глаза, полные слез, и зал плакал, восторженно кричал и аплодировал стоя.
Домой вернулись поздно.
Цыпа так переволновалась и устала, что у нее не осталось сил, чтобы постирать блузку и юбку, - она рухнула в постель и тотчас уснула.
А Варенька, поднимаясь к себе, вдруг остановилась на лестнице и поманила Синенького пальчиком, и он охнул и побежал мышкой, а когда вошел в комнату и увидел Вареньку, раскинувшую на широкой постели свои храмы и пажити, упал на колени, подполз к кровати и робко коснулся синими губами Варенькиного роскошного бедра.
- Ладно, - сказала Варенька, разводя колени и облизываясь, - заслужил.
Утром Цыпа нашла Синенького на чердаке. Он свисал с потолочной балки и был еще неприятнее, чем при жизни, - в обгаженных штанах, какой-то искривившийся весь и с омерзительно лиловым лицом. Цыпа взяла его за руку и вся передернулась. Глубоко вздохнула и, преодолевая отвращение, прижалась к его ледяной ладони губами.
Цыпа спустилась в гостиную, взяла в руки пластинку – пластинка вдруг хрустнула и распалась на куски.
- Варвара! - крикнула Цыпа.
Варенька чистила зубы в ванной, напевая без слов «Попутную песню».
- Что ты ему сказала? – спросила Цыпа.
Варенька выплюнула в раковину пасту и повернулась к матери.
- Что?
- Он умер.
- Кто?
- Синенький. Я же говорила тебе: нельзя.
- Вот черт, - сказала Варенька, поворачиваясь к зеркалу, – Ну, это он зря.
Цыпа схватила дочь за волосы, рванула и ударила. Варенька отлетела в угол, поскользнулась, вскрикнула и замерла. Она лежала на полу у унитаза и не подвала признаков жизни. Цыпа долго смотрела на длинные белые ноги дочери, бесстыдно лежавшие на полу, потом попыталась разжать ее челюсти, чтобы засунуть Варенькин язык в рот, но это у Цыпы не получилось, и тогда она вернулась в гостиную, села в кресло и окаменела.
Только через час ей пришло в голову позвонить в милицию.
На суде Цыпа вдруг, ни с того ни с сего стала рассказывать о Сергее Однобрюхове, который отнес ее в постель на руках, а потом погиб под Ведено, прижимая к окровавленным губам ее душистые розовые трусики, а еще о хоре всей Земли, которым она дирижировала во сне. В зале суда хохотали и плакали.
В колонии она организовала хор. Заключенные подтрунивали над толстушкой, но уважали: Цыпа знала сое дело.
Через пять лет она вернулась в Чудов. Учительницей в школу ее не взяли. Она устроилась на почту сортировщицей. Жила одиноко – ни друзей, ни знакомых. Каждое утро садилась на велосипед и отправлялась на службу, по вечерам слушала музыку, читала и лакомилась эклерами. Прежде чем лечь спать, стирала свои блузки и юбки. Люди вспоминали о несчастном Синеньком и порочной Вареньке, но уже мало кто осуждал Цыпу. Такой ее и запомнили: хор всей Земли, душистые трусики, толстуха, сластена, воплощение розовой чистоты и свежести, убийца, рыбка и богиня любви…
ТРИ МЕШКА ХОРОШИХ НОГТЕЙ
- Год, – сказал доктор Жерех. – От силы год.
- Год, – повторила Свинина Ивановна.
- От силы год, Света, – сказал Жерех. – Точнее никто не скажет.
Доктор полулежал в кресле, посасывая корягу, которую называл своей трубкой, и смотрел на женщину. Они знали друг друга с детства. Всю жизнь Свинина Ивановна работала санитаркой в больнице, в которой доктор Жерех почти всю жизнь был акушером-гинекологом и главным врачом. Он помнил ее сильной и шумной, а она его — худым и веселым. Он принимал у нее роды, а она — спустя много лет — утешала его жену, которая страдала от мужниных измен. Два года назад доктор Жерех похоронил жену, а через год, значит, похоронит и ее, Свинину.
- Несправедливо, – сказала она. – Я же моложе тебя.
- На месяц, – сказал он. – Сейчас тебе в самый раз Любинькой заняться.
- Год… – Свинина Ивановна покачала головой. – Значит, ключ и замок?
Этими словами завершались и скреплялись заговоры и присушки, как молитва – «аминем».
- Ключ и замок, – подтвердил Жерех. – Ты уж прости. Займись Любинькой.
- Легко сказать…
- А ты не ходи вокруг да около — времени у тебя на это не осталось. Ум виляет и прячется, а сердце идет напролом.
Свинина Ивановна улыбнулась: Жерех всегда любил щегольнуть фразой. Поцеловала его в лоб и вышла.
Свинина Ивановна была женщиной вопиющей – рослой, с эпической грудью, широким лицом и великим носом. Она носила грозно шумевшие юбки, высокие каблуки и всегда была вся в чем-то черном, алом, бордовом с чем-нибудь золотым или темно-серебряным. Когда она стремительно проходила по Чудову, казалось, что разом поднялся и двинулся огромный цыганский табор со всеми его шатрами, кострами и крадеными конями, и все это воинственное великолепие мятежно громыхало и полыхало, как приближающаяся июльская грозовая туча, готовая в любой миг вспыхнуть и разразиться счастливым дымным ливнем. На всех свадьбах и похоронах она, а вовсе не невеста и не покойник, была главным персонажем. На свадьбах она больше всех пила, больше всех ела, громче всех пела и лихо отплясывала, не жалея ни хозяйской утвари, ни своих пяток. Она визжала, охала, кружилась и подпрыгивала, и все ее юбки с громом и блеском кружились и взлетали вместе с нею. А на похоронах она плакала, выла и страдала, как все жены иудейские на всех реках вавилонских, словно ей за это не деньгами заплатили, а человеческой кровью.
Война и мир, а не женщина.
Неизвестно, почему Светлану Ивановну Смоловскую прозвали Свининой Ивановной. То ли за любовь к жареной свинине, то ли из-за некоторого сходства с огромной и веселой свиньей, хотя у свиней такого великого носа, конечно, не бывает. Она была непременной участницей всех семейных историй: к ней обращались за посредничеством, и казалось странным, что такая шумная женщина умеет еще и терпеливо выслушивать людей да еще находить выход из самых раскаленных ситуаций. Женщины доверяли ей такие тайны, о которых и гинеколог не подозревал, поэтому Свинины Ивановны побаивался даже священник.
Ее считали знахаркой и лекаркой, хотя самым действенным средством она считала одно-единственное лекарство – Евангелие внутрь. Это было чрезвычайно действенное средство. Ну, например, стих 50-й из главы 14-й от Марка («Тогда, оставивши Его, все бежали»), переписанный на бумажку, растолченный в ступке и выпитый со святой водой и перцем, помогал при ломоте в суставах. А вот стих 42-й из главы 22-й от Луки с солью и мятой («Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня!») выводил горьких пьяниц из самого тяжелого запоя.