– Идиотка, она ничего не понимает.
– Она не глупа, просто я умею устраиваться. У нее лишь смутные догадки, подозрения, но она никогда не знает, изменяю ли я ей.
Я натягивала джинсы, браня этих легковерных женщин, этих несчастных животных, которым рассказывают что угодно. Я им сочувствовала.
– Следовало бы всех вас выбросить в окно… Он смеялся, смеялся, не в силах остановиться.
При этом занимаясь уборкой, приводя все в порядок, как в кино, когда хотят создать правдоподобную картину преступления.
– Все женщины ворчат одинаково, – говорил он, покачивая головой. – Ни у одной из них нет оригинального подхода… Сядь на этот стул.
Вне себя от ярости я смотрела на него, он был педантичен, только что помыл мою чашку, сполоснул поднос, вытер стакан, проверил его на прозрачность.
– Ты боишься отпечатков пальцев?
– Ты угадала.
Напевая, снял простыни, засунул их в стиральную машину. Я вспомнила нашу машину. С ней, словно с истеричкой, надо было обращаться осторожно, не переборщить порошка, если чуть больше, эта дрянь останавливалась. Плотно закрыть окошечко, иначе она издавала вибрирующий звук и грохотала. Средство для полоскания надо было заливать через отверстие, крышка которого часто отскакивала под напором жидкости, и все выплескивалось мне на ноги. Здесь был другой мир и другие машины. Он повернул выключатель, как драли уши плохим ученикам, судя по старинным литографиям, в один миг. И она заурчала. Он заправил кровать, потом примял немного, чтобы придать ей обычный вид. Оставался пылесос, снаряд на ножке, шумный, маленький, круглой формы. Бернар вытащил из чрева этого зверя шланг, прикрепил к нему какой-то плоский продолговатый предмет, напоминающий гармошку.
– Сосун, – сказал он. – На случай волос. Этого не требуется, если цвет волос, как у моей жены. Но ты блондинка, и у тебя выпадают волосы.
Если бы у меня была возможность убить его, я бы это сделала. По мере того как он пылесосил, проклятый круг сужался, я сидела, как на насесте, на стуле посреди комнаты. Упрямо. Он поставил мою обувь рядом со мной. Моя батистовая блузка. Он повесил ее на спинку стула, сконцентрировался.
– Что я мог забыть? Мыло в душе… Я вскрыл новый пакет для тебя, следует выбросить старое. Бетси не любит мотовства.
Ее звали Бетси, принесенную в жертву незнакомку.
– Ты хочешь на нее посмотреть? Она мила… Этот негодяй вытащил огромную фотографию в рамке, которую спрятал в платяном шкафу.
– У вас что-то общее, что вас роднит. Кроме волос…
Я подумала «супружеская измена». Вот я в комнате, в которой все еще напоминает об удовольствии, держу в руке фотографию другой жертвы. Она улыбается, бедняжка, в свадебном платье. С букетом цветов, Бернар рядом с ней, излучает респектабельность. Честное лицо, смотрит прямо в объектив, безупречен, серьезен, ответственен…
– Если бы ты оделась, – сказал он, – я мог бы пройтись пылесосом…
Я бросила в него.
– Ты никого никогда не расчленял на части?
– Еще нет, – сказал он. – Но это может случиться сегодня, если ты не оденешься. – И добавил: – Я шучу ты же знаешь.
И вот я одетая, волосы собраны в этот окаянный хвост, умытая, бледная, ровная, чистенькая, словно новая монета. Я вспомнила о матери, которая обычно говорила: «Мы, женщины, приходим в этот мир, чтобы страдать, а мужчины – чтобы заставлять нас страдать. Что ты хочешь, моя дорогая, это – судьба». Не я ли почти выла однажды, когда она долго вручную стирала рубашку отца, чтобы удалить следы губной помады.
Бетси снова заняла свое место на низком столике, другая фотография появилась на маленьком комоде. Обаятельная пожилая пара, позирующая со слегка наклоненной головой, мужчина с обворожительной улыбкой, дама с тронутыми сединой волосами в обтягивающей блузке с воротом, расстегнутым лишь для того, чтобы был виден висящий на цепочке кулон.
– Мои родители, – сказал Бернар. – Они живут теперь в Эттербеке. Это – квартал в Брюсселе. Красивый. Они очень любят Бетси, очень сокрушаются, что нет внуков…
Я смотрела на обаятельного господина на фотографии. Сколько раз, должно быть, он тоже изменял в Брюсселе и с какой легкостью, наверно, скрывал это, чтобы блаженная улыбка его жены была такой сияющей.
– Все готово, – сказал Бернар. – Затем с похвальным усердием: – Ты хочешь, чтобы я тебя проводил наверх?
– Нет.
– Ты сердишься?
– Не знаю…
– Ты ведь замужем… Тогда… Почему ты так расстроена?
– Мне противно, другой женатый тип…
– Ты же видишь, как я хорошо все устроил, чтобы тебе не говорить об этом… Нам было хорошо, не так ли?
Я пожала плечами.
– Похвастайся.
– Да, да, я хвастун.
– Чао, – сказала я, чтобы показать, что я молода, беспечна, добавила также «привет». Это мне больше подходило, напрасно раскаявшейся экс-маргиналке.
– У тебя превосходное тело, – сказал он мне вместо прощания.
Словно капитан, спускающий спасательную лодку.
– Это правда?
– Ты не подчеркиваешь это. Одеваешься как беременная женщина. Надо показать талию, надеть чуть-чуть влажную футболку, она примет форму твоей груди, если она высохнет на тебе. То же самое делают с обувью, которая жмет. Надевают влажную.
– Тебе больше нечего мне сказать?
– Мы уезжаем с Бетси на неделю в великолепный Средиземноморский клуб в Гваделупе. Если бы я не был женат, я бы взял тебя с собой. За неделю мы смогли бы расцвести пышным цветом.
С досадой я посмотрела на мой бельгийский цветок Распустившийся. Затем поднялась к себе. На лестничной площадке третьего этажа одна из дверей открылась, почти в проходе меня схватила дама с очками, висящими на цепочке. Она, должно быть, подстерегала меня.
– Это вы живете на четвертом у Элеоноры?
– Да, а что?
– У вас протечка… Мы стучали. Вас не было… Вода текла всю ночь. Если бы мы вызвали аварийную, то дверь Элеоноры взломали бы. Откуда вы возвращаетесь?
Я что-то пробормотала.
Мы поднялись вместе. Я открыла дверь, вошла. Из ванной комнаты извергался поток, мы шлепали по воде, которая доходила до лодыжек. Соседка быстро закрыла кран. Вода в ванной больше не текла.
– Надо сейчас же заявить об ущербе в страховое агентство. Предупредите сегодня, иначе придется ждать до понедельника, – сказала она.
Затем она похлопала меня по плечу.
– Не теряйте самообладания. Благодаря этой протечке мы сможем произвести косметический ремонт за счет вашей страховки. Но хорошо, что вы пришли… Еще сутки, и потолок обвалился бы.