– Ты потрясающая, – сказал он. – Ты невозмутима…
– Действительно, – добавил Джереми. – Эта молодая женщина исключительна. К счастью для нас.
Я подбирала слова. Я говорила медленно.
– То, что я знаю твою мать и твоего отца благодаря фильмотеке, это – удача. То, что они передо мной, это – событие.
– Что такое фильмотека? – спросила Хелен.
– Это место, где показывают старые фильмы. Черно-белые.
– Я снималась и в цветных фильмах, – запротестовала Хелен. – Вы не видели «Тень любви», в котором я снялась с покойным Кларком?
– Каким Кларком?
– Гейблом, дорогая. Гейблом… Вмешался Гарри.
– Мы не из немого кино. Это вы молоды, очень молоды. Однако Эла вы должны были легко узнать. Ему только сорок лет.
Я повернулась к Грегори в замешательстве. Мне хотелось, чтобы он сказал, что он хоть чуточку любит меня, чтобы меня поддержать. Любовь на закуску, вперемешку с майонезом и ломтиками свежего помидора. Но все же любовь. Пусть он признается, пусть он выскажет достаточно торжественно свое раздражение…
– О чем он говорит, Грегори? Кого я должна была узнать, кто такой Эл?
– Я, – сказал он.
Грегори-Эл поцеловал меня в губы. Вереница образов обрушилась на меня. Обрывки кадров, отрывки фильмов. Грегори? Эл? Его манеры. Всегда красив, таинственен, фатально умен, время от времени немного юмора. Великий страждущий. Его знают как облупленного…
– Я Эл Стоун, – сказал он… – Теперь ты в курсе?
Застыв, я глядела на него. Я спала с Элом Стоуном, меня осыпал подарками Эл Стоун. Я услышала, что я кричу. Так кричал мой отец в непредвиденных обстоятельствах.
– Но почему? Почему я? Почему ты остановил меня? Ты не их сын?
Я кричала очень громко. Доминиканка вернулась, чтобы узнать, не надо ли нам чего-нибудь. Я кричала.
– Воды со льдом. Воды и много льда… Доминиканка не понимала, почему я так кричу.
Она удалилась быстрыми шагами.
– Почему, Грегори?
– Речь шла о кино, – сказал он с болью. – Два месяца тому назад Аппенстайн предложил мне сценарий, который никуда не годился. Но моя роль была интересной. Я спасался бегством с первой до последней минуты фильма. И с пулей в спине должен был умереть на руках героини. Очень редко я соглашаюсь умереть на экране.
Доминиканка вернулась с водой. Незаметно я взяла в сумке половину аморфиля и проглотила, опорожнив огромный стакан. Сама мысль об успокоительном меня успокаивала. У меня был хриплый голос.
– Ты бежал от чего?
– Вот именно. По сценарию было несколько версий. Они мне не нравились. Особенно начало.
Я почти лишилась голоса.
– Какое начало?
– Остановить женщину на Таймс-сквер. Надо быть последней недотепой, наркоманкой или совершенно круглой дурой, чтобы позволить затащить себя в какой-то подозрительный отель без сопротивления.
– Благодарю.
– Я не говорю о тебе.
– Увы.
Я говорила хриплым голосом. Вмешался Аппенстайн.
– Мы находили это привлекательным для массового зрителя. Это псевдопохищение было задумано сначала на Таймс-сквер. Но мы решили попробовать на Даффи-сквер, как раз из-за кинотеатра, зрители выходят с этой стороны…
Грегори прервал его.
– Мне необходимо поверить в свою роль. Я не придираюсь. Но если роль неубедительна, то я не могу сыграть.
Джереми открыл рот после продолжительного раздумья.
– Мы предложили Элу попробовать, попытаться кого-нибудь остановить. Это было пари. Он был уверен, что его узнают и попросят автограф. Но нет. При первой попытке женщина около сорока лет начала вопить: «Убийца, убийца». Грегори, Эл, если хотите…
Мне ничего не хотелось. Благодаря действию аморфиля. Они казались вялыми и кроткими. Как будто сидящими на облаке.
– Мы наблюдали за происходящим из автомобиля.
Теперь рассказывал словоохотливый Сэм.
– Чтобы спасти Эла, я прибежал и дал женщине сто долларов как раз в тот момент, когда подъехала полицейская машина, женщина рассыпалась в благодарностях.
– Вторая… – продолжал Грегори, – второй оказалась девушка около двадцати лет, она меня ударила ногой в берцовую кость, у меня еще и теперь синяк, я ее отпустил с криком. Я был прав, похищение не состоялось. Надо было найти другое начало.
Я почти не чувствовала дрожи.
– Почему не бежать одному?
– Вот в этом она вся, сама логика. Каждый раз она обнаруживала наши ошибки.
Аппенстайн казался озабоченным.
– Не может быть фильма без привлекательной женщины. Особенно без любовной истории.
Мой голос звучал как бы издалека.
– Нет необходимости начинать с Таймс-сквер.
– Короче, – продолжал Грегори, – мы были в машине. Как только полицейские приближались, мы уезжали и возвращались через некоторое время.
И Аппенстайн попил воды.
– В день дождя мы решили отказаться от этой затеи. Не от фильма, а от начала.
Грегори похлопал меня по руке.
– Тебя мы увидели внезапно. Ты выделялась из толпы и под этим невероятным ливнем собиралась перейти площадь… «Она, должно быть, совершенно рехнулась», – сказали мы себе. Я бросился тебя догонять, рискуя схватить сильный насморк. Я тебя затащил в гостиницу. Мы оплачивали номер в течение недели. Хозяин был в курсе.
Хелен обратилась ко мне.
– Дорогая…
– Да, мадам.
– Во всем остальном виноваты вы. Он стал пленником вашего воображения.
Гарри взял конфету и начал улыбаться. У него были белые ровные зубы, сделанные из одного слепка.
– Вы нас придумали…
– Я вас придумала?
– Да, моя дорогая. С вашей версией об очень богатых родителях, пресыщенных и нелюдимых.
– Мне не хотелось возвращаться в кино по необходимости, – сказала Хелен. – Но эта чрезвычайно любвеобильная мать, оставляющая своего ребенка на попечении няньки, эта едва уловимая черта нимфомании меня привлекала.
– Отец тоже хорош, – сказал Гарри. – Я хочу сказать, роль. Вы меня наделили нефтяными скважинами, но также большими комплексами в отношении к сыну.
– По-видимому, ей надо теперь передохнуть, – сказал обеспокоенный Грегори.
Я запротестовала.
– Спасибо, я чувствую себя прекрасно. Значит, я помогла вам построить ваш фильм.