На следующий день за час до полудня он уже снова был на Театральной площади, обходя ее кругами и приглядываясь ко всему, что происходило на этом пятачке московской жизни. А она текла в обычном своем будничном ритме, люди спешили по делам, продавщицы в белых фартуках наливали газировку, неторопливые молодые мамаши толкали перед собой тяжеловесные, чем-то напоминавшие автомобили коляски. Подошедший к остановке трамвай дал предупреждающий звонок, Лукин посмотрел на круглые городские часы на столбе. Они показывали без двух минут двенадцать. В ту же секунду краем глаза он увидел входившего в скверик Седого. В руках он держал черный тубус и потертый портфель, и одеждой, и манерой держаться напоминал инженера, вынужденного, по-видимому, брать работу на дом. Не суетясь, устраиваясь основательно и солидно, Седой опустился на скамейку и, достав из портфеля завернутый в пергамент бутерброд и бутылку молока, принялся за обед. Молодец, мысленно похвалил его Лукин, держится в образе, все психологически выверено. Какой артист пропадает, ну просто Кторов!
Лукин не спеша обошел сквер: ничего необычного не происходило. Седой тем временем закончил жевать свой бутерброд и, сыто отвалившись на спинку скамьи, закурил. Он имел вид человека, заслужившего эту маленькую передышку и наслаждавшегося ею. Городские часы показывали десять минут первого. Лукин расстегнул блузу, прикоснулся к рукоятке нагана и с рассеянным видом направился к центру скверика. Вытащив из кармана папиросу, он в поисках огня оглядывался по сторонам, усиленно вертел головой, а оказавшись в нескольких метрах от Седого, просветлел лицом и направился прямо к нему.
— Разрешите?
С недовольным видом потревоженного человека Седой протянул ему спички. Лукин прикурил, опустился рядом на скамейку.
— Прекрасная погода! — Благодарно кивнув, он вернул коробок и естественным движением придвинул к себе тубус. Поставив его между колен, Лукин сдвинул крышку и заглянул в черное нутро. То, что он увидел, его полностью удовлетворило. Так же размеренно и непринужденно Лукин вытащил из кармана небольшую завернутую в газету пачку и положил ее между собой и Седым. Край солнца показался из-за облака, ласково пригрел маленький скверик. Две молодые мамы за руку с детьми прошли в сторону могучих колонн театра. Седой согнул руку, посмотрел на часы и, нервно выкинув окурок, начал собираться. Аккуратно сложив промасленную бумагу, он засунул ее вместе со свертком и пустой бутылкой в портфель, будто что-то потеряв, начал копаться в его утробе, проверял деньги. На короткое мгновение их взгляды встретились, в них не было ничего, кроме настороженности и внимания. Регулировщик в белой гимнастерке прошел мимо, помахивая полосатой палкой. Седой щелкнул замками портфеля, поднялся, одернул кургузый инженерский пиджачишко. Глядя ему вслед, Лукин видел, как меняется его походка, обретая черты деловой устремленности, по которой легко можно узнать ответственных работников с портфелями. Великий пропадает артист, подумал Лукин. Станиславский был бы доволен!
Поднявшись со скамейки, он небрежно прихватил за ручку тубус и лениво направился в сторону Тверской. Поколесив по городу с час и сменив несколько трамваев, Лукин взял такси и вернулся на квартиру Телятиных. Время было выбрано удачно, в этот полуденный час она была пуста. Запершись в своей комнате, он вытащил из тубуса винтовку и придирчиво ее осмотрел. Она была не новой, но в хорошем состоянии, почищена и смазана и вообще производила впечатление вещи, которой дорожили. Раскрыв находившийся тут же футляр, Лукин вытащил из него и привинтил к казенной части ружья толстый, заканчивающийся упором стержень, навернул на дуло круглую коробку глушителя и закрепил винтом оптический прицел. Все детали были отлично подогнаны, и, собрав их, он получил удовольствие от вида всей конструкции. Есть все-таки что-то противоестественное в том, что оружие убийства красиво, подумал Лукин, вскидывая винтовку к плечу и прицеливаясь. Он готов был поклясться, что на двести метров не промахнется в пятачок. Вопрос только, как подойти к цели на эти двести метров! Лукин усмехнулся, проверил лежавшие в коробочке патроны: их было десять. Разобрав винтовку и тщательно стерев отпечатки пальцев, он, беря каждую деталь тряпочкой, уложил их в футляр, вместе со стволом засунул в тубус. Потом поднялся по черной лестнице на чердак и спрятал его за толстой балкой, привалив для верности разбросанным тут же хламом. Закончив таким образом операцию, Лукин тщательно вымыл руки и, сменив рубашку и причесавшись перед зеркалом шифоньера, отправился в театр Вахтангова, где у него была назначена встреча с Анной. Впрочем, уже в фойе ему стало ясно, что пришел он не вовремя: в театре явно что-то происходило. Встретивший его в дверях администратор был возбужден до крайности и отчего-то потребовал удостоверение личности и пропуск, а на объяснения Лукина о назначенной встрече с Захавой, нервически махнув рукой, сказал:
— Не время сейчас, не время! — Потом, почему-то перейдя на доверительный шепот, продолжал: — Товарищи из ЦК! Проводят совещание с труппой в зрительном зале! Видел я вас днями с Борисом Евгеньевичем, но поверьте, душка, ему сейчас не до вас! Посидите где-нибудь, подождите!..
И тут же забыв про существование Лукина, администратор побежал вверх по лестнице. Воспользовавшись предоставленной ему свободой действий, Лукин не спеша поднялся на третий этаж и, пройдя по коридору, скользнул за тяжелую портьеру, прикрывавшую один из входов на балкон. С высоты яруса ему видна была лишь залитая светом сцена, на которой, застланный чем-то бархатным и красным, стоял стол президиума. За ним с сосредоточенным видом сидело в рядок несколько мужчин. Лукин узнал одного лишь Захаву. Толстый, обтянутый полувоенной формой человек стоял за трибуной и, то и дело поглаживая выбритую голову, обращался к невидимой Лукину аудитории. В большом пустом зале слова его звучали глухо. Лукин вжался в стену, прислушался.
— Таким образом, — говорил толстяк, — премьера «Егора Булычова» должна стать основным событием того всенародного празднества, которым ознаменуется юбилей всеми нами горячо любимого Алексея Максимовича. Партия, можно сказать, доверила вам высокую честь и ответственность сражаться на переднем крае идеологической борьбы за новое, пролетарское искусство!..
Лукин поднял глаза от трибуны. Над сценой, во всю ее ширину, висел лозунг: «За боевые темпы! За творчество высокого накала!»
— Заканчивая, товарищи, — продолжал тем временем выступающий, — я хочу еще раз призвать вас к бдительности! Враг не дремлет, товарищи! Мы живем в такое время, когда оппортунисты всех мастей, злобствуя на наши успехи и достижения, высунули на свет свое звериное рыло. В этой связи хочу предупредить, что мы в ЦК взяли под строжайший контроль все, что касается вашей постановки. Не исключаю, что на премьере будут руководители партии и правительства, что налагает на ваш коллектив особую ответственность. Желаю вам, товарищи, четкости в работе и больших творческих успехов!
Толстяк в полувоенном выкатился из-за трибуны, сел в президиуме. Его место занял средних лет волнующийся человек в черном официальном костюме и при галстуке. Говорил он отрывисто, но достаточно гладко, обращаясь в основном к сидевшим за длинным столом.
— Под руководством партии, Фрунзенского районного комитета ВКП(б) наш молодой театр стал одной из крупнейших культурных единиц столицы. Мы шефствуем над заводом «Каучук», двумя воинскими частями, московской школой номер 27 и Минусинским районом страны, откуда только что вернулись три наши бригады. Высоко ценя оказанное нам партией доверие, мы, молодой театр, полностью сознаем политическую весомость взятого на себя обязательства. Юбилей великого пролетарского писателя, всеми нами горячо любимого Алексея Максимовича Горького, — это событие мирового значения, и коллектив театра высоко пронесет знамя социалистического искусства. Взяв постановку пьесы под особый контроль, мы издаем специальный бюллетень по работе над спектаклем, развернуто социалистическое соревнование с той частью труппы, которая занята постановкой к годовщине революции пьесы товарища Славина «Иностранная коллегия», в фойе театра организуется выставка «Творчество Горького за 40 лет»…