— Ну вот видишь, я к тебе со всей душой, а ты грубишь! Впрочем, я не обидчивый, да и вопрос твой обычный, все так или иначе его задают. Оставим это, давай я лучше расскажу, что тебя ждет. Ты ведь наверняка кое-что уже слышал, но работа этого заведения сегодня совсем не та, что в двадцатых. Пришли новые следователи, образованнейшие и культурнейшие, между прочим, люди. Им и лекции читают по психоанализу, и с последними мировыми новинками знакомят, нет, это не прежние матросики с наганами из ЧК. И у каждого из них своя специализация, бесовски тонкая и отработанная в деталях. Есть, например, психологические, есть по сентиментальным людям, ну и, конечно, есть специалисты грубого допроса — здесь братья-инквизиторы показались бы начинающими любителями! И потом, каждый из них знает, что в случае чего отношение к своим такое же беспощадное, как и к чужим. Если будешь запираться — познакомишься с ними со всеми. Допрос конвейером: следователи меняются, а допрашиваемый стоит двадцать четыре часа в сутки. Слушай меня, парень, слушай, я тебе добра желаю!
Шептухин потянулся, взял из выпавшей из кармана Лукина пачки папиросу, закурил, довольно щурясь и выпуская в потолок струйку дыма.
— Лафа! — констатировал он. — А теперь я расскажу тебе, как здесь расстреливают! — Шептухин еще раз глубоко затянулся, на его толстых губах проступила блаженная улыбка. — Раздевают догола, — смаковал он, — одежонка чтобы не попортилась, на голову этакую маску из войлока, сам понимаешь, кровь и мозг могут брызнуть, и стреляют в затылок…
— Слушай, Шептухин, — перебил его Лукин, — ты ведь многих на тот свет отправил, правда? Рассуждаешь со знанием и с охотою, морда вон отвратная до рвоты! Вот я и думаю, может, сделать богоугодное дело — взять тебя сейчас да удавить!
В глазах сексота мелькнул страх, но в следующее мгновение он уже губасто, маслено улыбался.
— Не, ты не сможешь — кишка тонка! Я вашего брата, офицериков, на своем веку повидал. Скорее ты на себя руки наложишь! Тут на днях сидел с одним таким, Евсеевым кликали, — Шептухин перекрестился. — Тоже, вроде тебя, хорохорился, на «вы» называл, грозился пришибить, а привели с допроса и… — Он снял ручки с кругленького пузика, развел их в стороны. — Ночью все стонал, скрипел зубами, жалел, что поздно понял… А я ему: «Ну и что бы было? Да ничего! У нас весь народ сплошняком из Евсеевых — ежели самого не касается, никто пальцем не пошевельнет!» Да, есть во всех вас интеллигентская червоточинка, слабы-с!.. Поэтому и Россию-матушку просрали, не сподобились чернь задавить!
— Э, Шептухин, тут ты шалишь, — усмехнулся Лукин. — А еще говорил, что мелкими провокациями не балуешься! Да и шейка у тебя тоненькая, — в задумчивости продолжал он, будто что-то прикидывая, — не ровен час, не сдержусь…
Сексот боком-боком начал отползать от Лукина в сторону, но тут в замочной скважине лязгнул ключ и в дверном проеме появился человек в кожаной куртке и с кобурой на боку. За его спиной Лукин увидел конвоира, высокого деревенского вида парня с круглым лицом и большими, будто чему-то удивляющимися васильковыми глазами. В руках он сжимал винтовку с примкнутым штыком.
— Лукин, на допрос! — Человек в кожаной куртке отступил в сторону.
Лукин поднялся, покачиваясь, пошел к двери. Шептухин с подобострастием смотрел на конвой.
— Удачи, — пожелал он Лукину в спину, — не изводи себя! Ну а не вернешься, табачок-то твой я докурю!..
Его вели длинными серыми коридорами, потом лестничные марши пошли вверх, на одном из переходов в зарешеченное окошко ударил луч низкого вечернего солнца. После усиленно охраняемого поста обстановка резко изменилась: на полу появилась ковровая дорожка, стены коридора были обиты деревянными панелями, и навстречу стали попадаться мужчины в военной форме с одинаковым выражением в напряженных глазах. У высокой, до потолка, двери без номера конвой остановился, Лукина поставили лицом к стене. Человек в кожаной куртке постучал, потянул за круглую медную ручку.
Конвоир за спиной переминался с ноги на ногу, шумно дышал в затылок. Очень близко перед глазами Лукин видел всю в мелких трещинах деревянную панель. Сколько искаженных страхом лиц помнила она, сколько людей стояло на его месте в ожидании начала допроса? Дверь открылась, его подтолкнули в спину, и Лукин сделал шаг в залитый заходящим солнцем кабинет. Прямо перед ним находилось отмытое до зеркального блеска, забранное решеткой окно, массивная кожаная мебель и размеры помещения выдавали принадлежность кабинета ответственному лицу. На стенах друг напротив друга висели два портрета: Сталина и Дзержинского.
— Снимите наручники и подождите в коридоре!
Плотный круглолицый мужчина с длинными волнистыми волосами поднялся из-за стола, одернул облегавший его полный стан полувоенный френч. Освободившись от наручников, Лукин с удовольствием потер кисти рук, подвигал, разминаясь, плечами.
— Проходите, Лукин, присаживайтесь. — Мужчина показал на стоявший посредине комнаты стул.
Щурясь от обилия света, Лукин подошел к нему, опустился на жесткое сиденье. Удивительно, но стул не был привинчен к полу. Странное ощущение охватило вдруг его: будто все это уже было — и этот полный благообразный мужчина, и этот разговор, и даже разлитый в воздухе красноватый отсвет заката…
Наваждение исчезло так же быстро, как и налетело, мужчина сказал:
— Моя фамилия Серпин. Я следователь ОГПУ по особо важным делам. А это, — он сделал приглашающий жест рукой, — это товарищ Эргаль из ЦК ВКП(б). Товарищ Эргаль специально приехал присутствовать на вашем первом допросе.
Лукин обернулся. В углу кабинета в массивном кресле сидел невысокий пожилой мужчина, посадкой головы напоминавший птицу. Встретив взгляд Лукина своими черными пристальными глазами, человек из ЦК поднялся, пересел в кресло к окну так, чтобы ему лучше было видно лицо арестованного.
— Я бы не хотел называть эту встречу допросом, — сказал он густым, плохо вязавшимся с его субтильной наружностью голосом, — будем считать, что это просто беседа.
Серпин перегнулся через стол, протянул Лукину раскрытую коробку «Казбека». Лукин взял папиросу, прикурил от поднесенной спички. Следователь отвалился на спинку стула и оттуда рассматривал сидевшего перед ним арестованного.
— А знаете, — он постучал мундштуком папиросы по крышке коробки, — я вас таким и представлял. Да, задали вы нам хлопот! Хотелось бы понять, что вами двигало, на что рассчитывал человек, покушавшийся на товарища Сталина…
— Я ведь не промазал? — Лукин пристально посмотрел в глаза Серпину.
— Нет, стрелок вы отменный! Да и сделано все было с выдумкой. Ну так почему вы на это пошли?
— Вам не понять, — криво усмехнулся Лукин. — Допустим, он олицетворял для меня абсолютное зло…
— Что ж, тоже объяснение, хотя подавляющее большинство советских граждан с вами и не согласятся. Люди только-только вздохнули полной грудью, жить стало лучше, и все это они связывают с именем Сталина. Да и то, что мы вас так быстро поймали, аргумент тоже не в вашу пользу. Впрочем, в нашем отечестве ничего нельзя сделать тайно — народ бдит! Пусть он нелюбопытен и ленив, но, если кто живет не так, как все, он подмечает! Что ж до покушения на товарища Сталина, оно еще больше сплотит людей, вызовет волну протеста и нетерпимости к проискам врагов народа! — Серпин посмотрел на Эргаля, будто сверяя свои слова с его мнением. Человек из ЦК поднялся из кресла, по-хозяйски заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Остановился перед портретом вождя, рассматривая его пристально и с прищуром.