И теперь вот — самобеглые нарты прекрасной «духини»… Конечно, духини, сейчас она даже внешне почти не напоминала человека. И ее снегоход оказался вблизи похожим на нарты лишь двумя короткими передними полозьями. Он был даже красив — гладкий, словно обточенный ветром, блестящий, со скошенным назад куском «твердого воздуха» — стекла, но у Нанаса он все равно вызывал неосознанный ужас; как он ни старался, а ничего с этим поделать не мог.
Снегоход остановился, глухо и сыто урча. Надя, не глядя на замершего поодаль Нанаса, слезла, подошла к повозке и принялась переносить из нее вещи в прикрепленное сзади к ее фиолетовому зверю большое металлическое корыто. Юноша, стараясь не смотреть на снегоход, тоже направился к повозке и взялся помогать. Ставя в «корыто» принесенный мешок, он увидел лежащие там три большие металлические коробки, от которых пахло так же, как от самого снегохода. Этот запах ему определенно не нравился, сразу заставив вспомнить и огненные нарты, упавшие с неба, и опрокинутые самобеглые нарты убитого парня. Еще он увидел в волокушах обещанное Надей сиденье, на которое, после того как они погрузили все вещи, она и кивнула, неразборчиво что-то буркнув из-под маски.
Нанас принял это за приказ садиться и, как ни противилось этому все его естество, все же преодолел себя и забрался в «корыто». Едва он успел сесть, как снегоход снова взревел и, выбросив прямо на него струю снега, рванул с места.
Они ехали не к поселку, а к тем низким зданиям (теперь Нанас, наряду со многими другими, знал и это слово), что он видел под сопками, убегая от синеглазов. Окна во всех зияли пустотой, а крыши были или сильно разрушены, или отсутствовали вовсе. Лишь у одного здания кровля выглядела целой, а над ней высились некие большие металлические сооружения.
Как раз возле этого дома стоял, присыпанный снегом, снегоход черного цвета. К нему-то и правила Надя, а Нанас, увидев еще одни «самобеглые нарты», сразу же понял, кому они принадлежали. Девушка затормозила столь резко, что он клюнул носом и едва не свалился с сиденья, и снегоход, фыркнув, затих. Соскочив с него. Надя выхватила из волокуш автомат и бросилась к распахнутой двери здания.
Нанас выбрался из «корыта» и поспешил следом. К двери вели три покрытые снегом ступени. Этот свежий снег спрятал под собой следы того, кто заходил сюда несколько дней назад. А возможно, и не только следы. Нанас подумал об этом, когда, переступив порог, поскользнулся на замерзшей темной, широкой полосе. Он отступил в сторону, и света, падающего сквозь дверной проем, хватило, чтобы разглядеть истинный цвет этого тянущегося в глубь длинного прохода следа. Он был темно-красным, почти бурым, и можно было строить какие угодно догадки, но было уже ясно, что верной оставалась лишь одна — это была кровь.
Надя уже скрылась за одной из многочисленных дверей, видневшихся по обеим сторонам прохода, но и здесь не нужно было проявлять смекалку, чтобы догадаться, за которой. Конечно же за той, куда, а скорее, откуда, вел кровавый след.
Нанас, стараясь не ступать на красно-бурую полосу, побежал к этой двери. Еще не добравшись до нее, он услышал Надин приглушенный вскрик и, преодолев оставшееся расстояние в три мощных прыжка, чуть не сбил с ног замершую возле входа девушку.
Убедившись, что ей ничто не угрожает, Нанас огляделся. Помещение было довольно просторным, но все его стены, кроме той, которая зияла двумя светлыми проемами окон, были скрыты за большими, почти под потолок высотой, металлическими ящиками. Слева стоял длинный стол, заваленный непонятным хламом, большей частью металлическим.
Подобная же железная требуха была разбросана по заляпанному красными следами и потеками полу. Там же валялся опрокинутый стул и, чуть в стороне от него, автомат. А неподалеку от окон раскорячились на иолу три мертвых тела. Это были синеглазы, после смерти даже еще более мерзкие, чем живые. У одного было снесено полчерепа, и стену напротив заляпали его замерзшие мозги, вперемешку с кровью. Два других были изрешечены кровавыми дырами и вмерзли теперь в натекшие под них черные лужи. Стены помещения и закрывавшие их ящики также зияли дырами и щербинами.
Хоть Нанас и не считал себя слишком уж опытным охотником, читать следы, да еще такие явные, он умел и ход произошедших тут событий восстановил легко. Человек, а им мог быть только Надин батя, мичман Никошин, сидел за столом, увлеченный чем-то важным, когда в окна запрыгнули один за другим не менее десятка шипастых тварей.
Мичман, наверное, успел схватить лежавший под рукой автомат и «плюнуть огнем», то есть выстрелить, по рвущимся к нему синеглазам. Но тех было слишком много, и пожилой, больной человек не продержался долго. Оставшиеся в живых чудища бросились на него разом, и он отстреливался уже в упор, наугад, пока мог держать в руках оружие.
Убив мичмана, что, скорее всего, было для них недолгим делом, твари поволокли его тело наружу, а после — либо утащили в свое логово, либо растерзали и съели где-то неподалеку — остатки оранжевого костюма стоило поискать вблизи здания.
Разумеется, всего этого Нанас не стал говорить вслух, тем более Надя наверняка поняла все основное сама. Ее лица не было видно под маской, но плечи начали вздрагивать, а потом затряслись в рыданиях, слышать которые, даже заглушенные противогазом, было для юноши выше всяких сил.
К тому же наверняка ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, как она плачет.
Нанас повернулся и быстро пошел к выходу, решив проверить, во-первых, не видно ли вокруг здания остатков одежды, а во-вторых, поглядеть, нет ли поблизости тварей. Хоть у Нади и был с собой автомат, но, убитая горем, она может потерять бдительность, и тогда чудовища застанут ее врасплох… Да и если уж опытный мужчина, пусть немолодой и ослабший, имея такое же оружие, не смог с ними справиться, то что говорить о хрупкой девчушке!
Нанас обошел здание трижды, с каждым разом увеличивая размеры кругов. О том, что он, вооруженный только ножом, подвергает себя немалой опасности, юноша старался ие думать. А если его и посещали подобные мысли, то им в ответ находилась другая, из самых дальних закоулков сознания: если бы он сейчас и погиб, то ценой своей дурацкой жизни спас бы зато жизнь этой чудесной девушки… И Нанас чувствовал, что готов умереть для нее.
Как бы там ни было, синеглазов он не увидел, как и не нашел ничего из принадлежавшего Надиному бате. Тоже, наверное, к лучшему — ведь эти окровавленные ошметки наверняка бы жуткими воспоминаниями преследовали Надю всю ее жизнь. А так батя навсегда останется в ее памяти живым. Надежда останется…
Нанасу очень хотелось сказать девушке нечто подобное, хоть как-то утешить ее, но он понимал, что этого ему лучше не делать. Во всяком случае, сейчас. Иначе он совсем все испортит и заставит Надю не просто презирать его, Нанаса, но и ненавидеть.
Он оставался в стороне от здания, чтобы видеть одновременно и дверь, и ту его часть, куда выходили окна, за которыми была Надя, до тех пор, пока девушка не вышла. В одной руке она держала оба — свой и батин — автоматы, а в другой бережно несла что-то черное, и, лишь подойдя ближе, Нанас увидел, что это шапка, такая же, как и те, что они взяли на складе. Только у этой по центру виднелось нечто красное — слишком яркое, чтобы быть запекшейся кровью. Надя осторожно, словно эта шапка была для нее большой ценностью, надела ее на голову прямо поверх маски и завязала под горлом.