Александра Николаевна сделала движение, будто хотела поднести к глазам платочек, но от слез удержалась. Ситников едва заметно улыбался. Он давно уже заметил, что лица находящихся в коме людей дают представление о том, какова истинная природа человека. В обыденной жизни их скрывает маска, в то время, как в гробу они наливаются свинцовой тяжестью, как если бы из необходимости соответствовать печальной значимости момента.
— Много раз пыталась с ним поговорить, — продолжала Александра Николаевна, вздыхая, — все безуспешно. Последнее время ходил мрачный, угрюмый, слова ему не скажи…
И эта особенность была Ситникову знакома. Приближающаяся смерть отбрасывает бегущую впереди себя тень, думал Павел Степанович, стараясь никак свои мысли не выдать. А тут еще услужливая блондинка с пышными формами, вспоминать о которой его гостья, естественно, не хочет…
— Все как-то разом изменилось, — Александра Николаевна полезла в сумочку за сигаретами и, возвращаясь к причине своего ухода, как бы между делом заметила: — Да и жизнь, пусть даже с близким человеком, рано или поздно превращается в привычку… — Подняла голову в тот момент, когда с губ доктора еще не успела слететь мимолетная, но не чуждая иронии улыбочка. Спросила с неожиданной агрессией: — Я сказала что-то смешное? Или вы так не считаете?..
Ситников провел ладонью по лицу. Не составляло большого труда представить себе жизнь этой женщины. Порой, чтобы скоротать время в транспорте — машиной в городе он старался не пользоваться — Павел Степанович развлекался тем, что угадывал как, а главное чем живет тот или иной человек. Все люди играют в игры, это была его игра. Незаметно вглядываясь в незнакомца, он пытался понять, что того беспокоит, вообразить себе его устремления и надежды. Ведь только кажется, что жизнь богата вариантами, на самом деле она скудна и до обидного предсказуема. Эта способность чувствовать природу людей, возможно ошибочная и надуманная, повлекла за собой привычку смотреть и на себя со стороны и, хуже того, в контексте быстротекущего времени. А стремление осмыслить жизнь, как известно, лучше любого яда отравляет человеку существование.
Вместо ответа Павел Степанович неопределенно пожал плечами:
— Скорее всего вы правы, все что у нас есть можно отнести либо к привычкам, либо к наркотикам. Любовь — наркотик и молодость — наркотик, а кризис среднего возраста так просто типичная наркотическая ломка…
Улыбнулся краешком губ, как бы ставя на отклонении от темы точку. Разговор ничем не напоминал его беседы с родственниками пациентов. Ситников нахмурился:
— Скажите, может быть ваш муж чем-то увлекался, посвящал чему-то досуг?..
— Что-то я не припомню, чтобы он у Глеба был, — хмыкнула Александра Николаевна. — Если иногда возвращался домой пораньше, брал детектив, он эту муть зеленую любит, и уходил к себе в кабинет. Говорил, будто оправдывался, что это помогает ему отвлечься от забот, причем чем глупее сюжет, тем оно и лучше…
Павел Степанович покачал головой, как если бы разделял прозвучавшее в словах женщины пренебрежение. Спросил после короткой паузы:
— Скажите, не случилось ли в последнее время чего-то, что могло нанести ему душевную травму?..
— Для этого, как минимум, надо иметь душу… — усмехнулась Александра Николаевна с грустной улыбкой. — Разве что смерть дяди, но у Дорофеева с ним были очень сложные отношения. Люди они очень разные. По своему, думаю, друг друга любили, но ни в чем, даже в мелочах, сойтись не могли. Ничего другого, о чем бы я знала, вроде бы не случилось. Дорофеев ушел в себя и судить о его состоянии мне было сложно…
Значит, Дорофеев! — отметил про себя Павел Степанович. Манера эта, называть мужа по фамилии, была знакома ему не понаслышке. Начиналось все, вроде бы, в шутку: Ситников, пойдем в ресторан! Что-то ты сегодня грустный, Ситников! Ситников… Ситников… Ситников… Только был в этом и некий тревожный звоночек, который он во время не расслышал… или не захотел услышать. Предупреждение: не все так здорово в Датском королевстве. Дальше, больше. Потом наступает время, когда иначе тебя уже и не называют, а главное, по другому о тебе не думают. Впрочем, не думаешь о ней и ты. Совсем не думаешь. А Александра Николаевна еще спрашивает, не превращается ли жизнь в привычку!
Павел Степанович поднялся со стула и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету:
— Что я вам хочу сказать, милая Александра Николаевна!.. — запнулся. «Милая» вырвалось как-то само собой и она не могла этого не заметить. Оговорочка по Фрейду, хмыкнул Ситников и продолжал: — Так вот! — и снова замолчал, поскольку эти два коротких словца прозвучали подтверждением намеренности такого к ней обращения. — Хм!.. Нам сейчас очень важно найти то звено в цепочке событий, за которое следует потянуть, чтобы вывести Глеба Аверьяновича из его состояния. Как это сделать?.. Вопрос непростой, но у меня на этот счет есть одна догадка. Известен случай, когда человек пролежал в коме двадцать лет, а потом вернулся к жизни. Точно не знаю, но могу предположить как это произошло. Человеческая психика — очень тонкая вещь, поэтому я и хочу найти нить Ариадны, которая привела бы нас к отказывающемуся от контактов с внешним миром сознанию. Иногда, скажу я вам, в лечении помогает совершеннейшая мелочь или даже самая обычная наблюдательность… — Павел Степанович подсел на диван, глаза его блестели. — Был в моей практике один случай! Типичнейшая кома, но причина опять же не ясна. Анализы в полном порядке. Начали мониторинг состояния, я поговорил с родителями девушки — безрезультатно! Ночи напролет просиживал, все думал, как быть, только однажды иду по коридору, а из ее палаты выходит нянечка — прошу извинить за такую подробность — с судном. Я к ней: почему судно? Она на голубом глазу отвечает: больная попросила. Я бегом в палату. Пациентка в коме! Реакции нулевые, на электроэнцефалограмме, как положено, медленные колебания. Тут-то меня и осенило, нужна консультация психиатра. Вызвал своего однокашника по институту, он теперь известный профессор, величина. Тот, как девушку увидел, тут же заявил, что прекрасно с ней знаком. Оказывается, у ее матери и отчима были две свои дочки, и в детстве девушка элементарно недополучила любви. Относились к ней хорошо, кормили, одевали, но по-настоящему не любили. Тогда-то она и подметила, что стоит заболеть, как сразу же на нее изливаются потоки заботы и человеческого тепла. На этой почве и развилась истерия, а болезнь эта, как известно, великая мастерица имитировать другие заболевания, включая кому. В английском языке даже есть описывающий этот синдром термин «лав дефишенси»…
Александра Николаевна нахмурилась:
— Дефицит любви? Вы хотите сказать…
— Экая вы ранимая! — мотнул головой Ситников. — Я всего лишь привел пример, как это бывает. К вам он не относится… — Павел Степанович резко поднялся с дивана и засунул кулаки в карманы халата так, что материя натянулась и затрещала. — Право слово, нельзя же все подряд примерять на себя! Могло же мне захотеться поделиться с вами своими наблюдениями… Если уж речь зашла об этом синдроме, то вызывает удивление другое. Он характерен для пришедших с войны солдат, они никому не нужны. С нами со всеми произошло то же самое, мы живем в разграбленной, проигравшей войну стране. Раньше у нас была иллюзия равенства и братства — хорошо, пусть ложная — теперь нет и ее, каждый сам за себя, а синдром дефицита любви встречается редко! Не могу понять, почему?..